История куртизанок

Другая причина состояла в том, что, достигнув зрелого возраста, Джойс стала отчетливо понимать, как Сэлинджер использовал свое профессиональное мастерство, чтобы оказывать психологическое влияние на нее и совращать ее с помощью слов. Ей казалось, что, оказывая на нее давление в собственных интересах, он игнорировал ответственность за ее защиту – защиту интересов девушки, которая была лишь на два года старше его дочери.

Когда Джойс это осознала, она перестала считать настойчивость Джерри, убедительно просившего ее хранить молчание, «свидетельством чистоты его помыслов». Вместо этого «его требование о сохранении тайны личной жизни… теперь казалось ей чем-то вроде маскировки человека, прекрасно знающего о том, что при свете дня некоторые его дела могут пагубно сказаться на его репутации»119. Теперь она считала, что у нее есть не только право рассказать историю своих с ним отношений, – Джойс полагала, что поступит неправильно, если продолжит хранить молчание.

Тем не менее многие критики отвергали доводы Джойс, которые она приводила в оправдание того, что наконец решила обо всем рассказать. Журналист Алекс Бим, учившийся вместе с ней в Йельском университете, как только узнал о ее решении, взял у нее интервью и написал разгромный отчет об их беседе. «История с Сэлинджером всегда была ее самой выигрышной литературной темой, музейным экспонатом прямоты и принципиальности, не имеющим ничего общего с нынешней распродажей по бросовым ценам ее жизненного опыта, – писал он. – Однако когда я попытался выяснить ее мнение о высосанной ею из пальца душещипательной истории… Джойс сказала мне, что сварганила все эти материалы о Сэлинджере, чтобы выполнить договорные обязательства перед издательством “Сент-Мартинс пресс”. И при этом жаловалась мне на размер аванса»120.

Издевки Бима предварили желчную реакцию критиков на выход в свет «В мире – как дома», а также на продажу Джойс писем Сэлинджера – их содержание ей по закону запрещалось разглашать, хотя бумага, на которой они были написаны, являлась ее собственностью. Джойс осудили как мстительную гарпию за то, что она раскрыла их содержание – на что не имела права, – составляющее банальные, ничего не значащие детали ее романа с Сэлинджером, чтобы образ властителя умов, который жил в уединении, стал достоянием толпы.

Еще до выхода публикации в свет Джойс встретилась с Сэлинджером, скорее всего, для того, чтобы лично с ним попрощаться. Он принял ее с обидой и гневом. «Ты распускаешь пустые, бессмысленные, обидные, гнусные сплетни, – сказал он ей. – Вся твоя жизнь как жалкая сплетня прихлебательницы, – добавил он в гневе. – Я знал, что ты до этого докатишься. Ничтожество».