|
После этой сцены я сейчас же побежала в кухню. Вильям вяло чистил серебро, куря русскую папироску. — Что с тобой? — спросил он меня с невозмутимым спокойствием. — Со мной то, что я ухожу… что я оставляю этот притон сегодня же вечером, — ответила я, задыхаясь. Я едва была в состоянии говорить. — Как это ты уходишь? — спросил Вильям без всякого волнения. — А почему? Взволнованная и расстроенная, я в коротких словах рассказала ему всю сцену с барыней. Вильям, очень спокойный и равнодушный, только пожал плечами… — Это слишком глупо! — сказал он. — Так глупо не поступают! — И это все, что у тебя есть мне сказать? — Что же ты хочешь, чтобы я тебе еще сказал? Я говорю, что это глупо. Ничего другого нельзя сказать… — А что ты намерен делать? — спросила я. Он искоса посмотрел на меня. На его губах мелькнула усмешка. Как мне был противен в эту минуту несчастья его взгляд, как подла и отвратительна была его усмешка!.. — Я? — сказал он, притворяясь, что он не понимает той мольбы к нему, которая была в моем вопросе. — Да, ты… Я тебя спрашиваю, что ты собираешься предпринять? — Ничего… мне нечего предпринять… Я буду служить здесь по-прежнему… Но что ты, моя девочка… Разве ты ожидаешь чего-нибудь другого? Тогда я разразилась: — Как? У тебя хватит мужества остаться служить в том доме, откуда меня выгоняют? Он встал, зажег свою потухшую папироску и сказал ледяным тоном: — О, только пожалуйста без сцен. Ведь я тебе не муж… Тебе было угодно сделать глупость. Я за нее не ответствен… Что же ты хочешь? Тебе нужно перенести последствия этой глупости… Такова жизнь… Я возмутилась и сказала с негодованием: — Значит, ты меня бросаешь? Ты такой же презренный негодяй, как и другие! Знаешь ли ты это? Вильям улыбнулся. Это был действительно необыкновенный, выше других стоящий человек… — Не говори бесполезных вещей… Когда мы с тобой сошлись, я тебе ничего не обещал… Ты мне тоже ничего не обещала… Люди встречаются, сходятся — хорошо… Такова жизнь… И он изрек нравоучение: — Видишь ли, Селестина, в жизни надо уметь вести себя, надо уметь управлять, владеть собой… Ты же не умеешь вести себя, не умеешь владеть собою. Ты позволяешь своим нервам управлять тобой, увлекать тебя… А нервы в нашем ремесле — очень плохая штука… И помни хорошенько: «такова жизнь!» Мне кажется, я бросилась бы на него и ногтями яростно расцарапала бы ему лицо — это бесстрастное и подлое лицо, — если бы внезапные слезы не облегчили и не смягчили моего нервного напряжения… Мой гнев вдруг стих, и я зарыдала: — 879 —
|