|
И он вошел в церковь, сначала преклонив у входа колени. Эмма видела, как он, тяжело ступая, слегка склонив голову набок, шагал, расставив руки, и скрылся между двойным рядом скамеек. Тогда она сразу, точно статуя на оси, повернулась назад и пошла домой. Но еще долго слышны были ей звучавшие позади звонкие голоса мальчишек и зычный голос священника: — Ты христианин? — Да, я христианин. — Что такое христианин? — Это тот, кто будучи окрещен… окрещен… окрещен… Эмма поднялась на крыльцо, держась за перила, и, как только очутилась в своей комнате, упала в кресло. Белесоватый свет мягко и волнисто проникал сквозь окна. Мебель казалась еще неподвижнее, чем обычно, и терялась в тени, словно в сумрачном океане. Камин погас, непрерывно тикал маятник, и Эмма смутно изумлялась тому, что вещи так спокойны, когда в ней бушует такое волнение. А между окном и рабочим столиком ковыляла в своих вязаных башмачках маленькая Берта; она пыталась подойти к матери и ухватиться за тесьму ее передника. — Оставь меня! — сказала Эмма, отстраняя ее рукой. Но вскоре девочка еще ближе подошла к ее коленям; упершись в них ручками, она подняла большие голубые глаза, и струйка прозрачной слюны стекла с ее губ на шелковый передник Эммы. — Оставь меня! — раздраженно повторила мать. Выражение ее лица испугало Берту; ребенок раскричался. — Ах, да оставь же меня! — И Эмма толкнула девочку локтем. Берта упала около комода и ударилась о медную розетку; она расцарапала себе щечку, показалась кровь. Г-жа Бовари бросилась поднимать ее, позвонила так, что чуть не оборвала шнурок, стала очень громко звать служанку и уже начала проклинать себя, когда появился Шарль. Было обеденное время, и он вернулся домой. — Погляди, дорогой мой, — спокойным голосом сказала ему Эмма, — крошка играла и разбилась об пол. Шарль стал ее утешать: ничего страшного нет! И он пошел за пластырем. Г-жа Бовари не спускалась в столовую, она хотела одна охранять свое дитя. Но Берта заснула, беспокойство понемногу совсем рассеялось, и Эмма сама себе показалась слишком глупой и доброй, что взволновалась из-за таких пустяков. В самом деле, Берта уже не всхлипывала. Бумажное одеяльце едва заметно шевелилось теперь от ее дыхания. Крупные слезы блестели в уголках полузакрытых запавших глаз, и за ресницами виднелись матовые белки; липкий пластырь, наклеенный на щеку, наискось стягивал кожу. «Удивительно, как безобразен этот ребенок!» — думала Эмма. Вернувшись из аптеки в одиннадцать часов вечера (он пошел туда после обеда возвратить остаток пластыря), Шарль застал жену у колыбели. — 75 —
|