|
К Жермене он питал нерасторжимую привязанность зверя. Он любил ее, как самец — самку, носил ее образ в глубине своей души, жаждал ее объятий, хранил в себе от ее прикосновений огонь желаний. И вот она снова его после разлуки, казавшейся концом всего. Нет, неправда, что она перестала быть его страстью и радостью! Неправда, что все кончилось! Безумные мысли роились в его голове, не переставая твердить, что она еще принадлежала ему. Он хотел бежать через лес на ферму, проникнуть во двор, вырвать ее из круга враждебных ей родных. Глупец! А если кто-нибудь его узнает! Ба! Он перерядится, вымажет лицо, сгорбится, прикинется хромым, седым сварливым стариком… Но это не то! Надо было придумать другое. Видеть ее — в этом заключалось все! Мало-помалу это желание, родившись в нем, овладело им с лихорадочным нетерпением. Он думал лишь об этом. Оно стало нестерпимой страстью, разъедавшей его существо. Он бросился наземь, как раненый зверь, бил руками, проклинал день, который медлил закатиться. В нем закипала ненависть к сиявшему солнцу. Его желание могло осуществиться только ночью, и он считал часы, как преступник, выжидающий сумрачные тени, приближая своим желанием минуту убийства. Его наполнило злобой к этому упрямому свету, затягивавшему день на своде неба. Он озлобился на Бога за то, что тот запаздывал сумерками. Наконец, вечер настал. Как охлажденная печь, гасло солнце в сгущавшихся небесах. Сонливость охватила деревья. Ищи-Свищи услышал шелест листвы. Затаенная жизнь пробудилась в кустарниках. Земля, словно сбросив оковы сна, проснулась на ложе росы. Ищи-Свищи скользнул ползком во мглу. С ружьем он больше не расставался. За каждым стволом мог скрываться враг; ветки, внезапно раскрывшись, могли вдруг оказаться руками человека. И он осторожно шел, держась начеку, чуткий и внимательный, точно кругом был заговор. Лиловатая дымка заката медленно таяла под возраставшим голубым сиянием луны. Целая река бледного света разливалась по дорогам, погружая в свою мглу округлость деревьев. То там, то здесь белели лужайки. Фосфорным блеском мигало в густоте листвы. И мир, весь день палимый жгучим солнцем, познал близость вечера. Ужасной была для него это светлая ночь. В полосах белого света мелькали рыжеватые пятна проскальзывавших встревоженно кроликов. Он видел двигавшиеся спины, ноги, уши. Он видел их ясно, и его, наверное, видели тоже. Он удвоил хитрость и осторожность, чтобы не выдать себя. Ничто, однако, не указывало на то, чтобы в этой глубокой неге ночи были люди. Едва различимый шорох слышался в кустарниках и замирал, подобно вздоху. Легкий ветерок колебал нежным касанием листья, пропадая вдали в неподвижности деревьев. Единственным доносившимся до Ищи-Свищи шумом было сухое хрустенье земли под его ногами и невнятная беспорядочная погоня в темноте животных друг за другом. — 575 —
|