12 шедевров эротики

— Что ты это сказала? Она плачет!

— Ей так тяжело приходится! Ведь ее отец бьет ее немилосердно. И все из-за тебя, бездельник!

На лице его выразилось умиление.

— Бедная, бедная моя!

Она рассказала ему о том, как рассердились ее братья, какой был учинен за ней надзор и как она грустит.

Возбужденный, с улыбкой на лице, с блестевшими глазами, он видел только ее, страдающую из-за любви к нему, и повторял:

— Да, да!..

Она подняла голову.

— Ну, да. Я ей и сказала все, что надо было сказать. Бедный милый твой, — сказала я ей, — худ и тощ, как волк в лесу.

— О, о!

— Его глаза совсем как колодцы!

— Хорошо сказано, старуха.

Ему только и остается отдать Богу душу.

— Хорошо сказано.

— Он с собой еще сделает что-нибудь!

— Это правда. Ты хорошо сказала. Пускай меня съедят лучше черви, чем жить без Жермены.

— Но ты подожди. Она кричала, как свинья напоследях. Она пришла бы, если бы могла, но ей нельзя. — «Кончены и встречи, и голубиные речи, — сказала она мне». — «Хорошо, — ответила я ей, — если это ненадолго, так не беда». — «Да, да, — сказала она, — жить мне без него все равно как не жить».

Он слушал ее, впиваясь в ее слова, как в счастье. Его грудь усиленно дышала. Он хотел кричать, петь, валяться по земле.

— Милая, дорогая моя, радость! — бормотал он.

И под палящим зноем полдня, казалось, грезил широко раскрытыми глазами.

— Прощай, сын мой, — сказала ему нищая старуха. — Пойду помолюсь Богу. Мой желудок сух, как черствый хлеб. Если ты не зверь, ты мне дашь еще немножко на водку.

Он опустошил свой карман и весело проговорил:

— Возьми вот все. Я и без этого богат.

Она отошла от него, сделала сотню шагов и, спрятавшись за кустарниками, прокричала ему, не оборачиваясь, чтобы он ничего не пробовал предпринимать в отношении Жермены в продолжение недели или двух, думая про себя, что к тому времени они разойдутся или примирятся, как захотят.

Глава 33

Он опустился в траву на грудь, уткнув лицо в ладони. Радость обессиливала его. Он переживал ощущения, вызванные в нем словами Куньоль: он был как пьяный от музыки их звуков и старался припомнить малейшие подробности. Все внутри его горело. Его охватило тихое безумие, приятно терзавшее его. И один среди этого опаленного солнцем леса, не имея с кем поделиться своим счастьем, он тихо заплакал одинокими слезами.

И земля вокруг него страдала, как и он, под тяжким бременем дня. Солнце иссушало немую зелень. Темные от лютого, яркого света ветви вытягивались словно в агонии. Казалось, соки под прокаленной корой земли застыли и оцепенели.