|
Она мечтала тогда стать снова прежней беспечной и спокойной девушкой. Тогда ничто не тревожило ее жизни; тогда она каждый час трудилась и весь день проходил своей правильной чередой. А ныне на нее находила под вечер лень. Сущность ее жизни заключалась в бесцельном шатаньи сытого человека и вызывала в ней отвращение к ее обычным занятием. Эта пресыщенность, вначале смутная, под конец внесла обострение в их встречи. С рассеянным взором глядела она через голову своего возлюбленного. Безмолвие маленькой лачужки, окутывавшей тайной их любовь, начало ей прискучивать и казаться слишком тяжелым и пустым. Он говорил ей все время о лесе, животных, об утренней заре, которая, рассветая, тихо колеблет верхушки деревьев. Она ему едва внимала, с машинальной улыбкой или же насупливала брови от нетерпения. Зевота подкрадывалась к ней. Раз он устроил ей сцену. — Скажи, тебе это, видно, все уже надоело, ну, скажи? Его голос выходил из груди хрипло и твердо, кулаки его сжимались. Она боялась его гнева и потому ответила неопределенно: — Откуда ты это взял? Он сделал движение, как бы готовый все разрушить кругом себя, и вдруг встал со скрещенными на груди руками. — Скажи лучше теперь! У меня еще хватит свинца на нас обоих. Она подняла глаза, охваченная дрожью. Холодное решение омрачило ее лицо. — Глупый, — сказала она. — Разве я не такая, как всегда? Он вскинул головой. — Нет, нет, не такая! Она пожала плечами — нежно и вместе с тем угрюмо. Он встряхивал головой, не произнося ни слова. И при виде его страдания ею овладело чувство страсти, и она вскочила к нему на колени. — Погляди на меня! Сидя с опущенной головой, парень медленно поднимал глаза и искоса взглядывал, как пес, продолжающий ворчать на побившего его хозяина. Его стеклянные зрачки светились бешенством и лаской. — Ну, что? — ворчал он. Она смеялась ему в лицо, обнаруживая свои десны. — Ну и вот, — говорила она. — Ты разве не видишь, как я люблю тебя? Тогда сладострастие обессилило его. Он взял ее голову, начал целовать, в то же время у него вырывались вздохи, с которыми мало-помалу выходило страдание, как выходит воздух из лопнувшего меха. Он с силой бросил на пол фуражку и воскликнул: — Черт возьми, — я самый презренный трус. Она кинулась к нему, прижимаясь своей упругой грудью к его груди. Он отстранил ее. — Ты умеешь только ластиться. Мы расстанемся навсегда. Но сила его подавалась. Он склонился перед ней, привлеченный ее смелыми и полными ласки руками, умоляя ее лишь о том, чтобы она была ему верна. — 521 —
|