|
Она спокойно подошла и облокотилась на подоконник рядом с ним. Он прошептал ей тихо: — Выслушайте меня и поймите хорошенько, что я хочу сказать. Главное, не возмущайтесь тем, что я говорю о подобных вещах в такой момент, — ведь я покидаю вас послезавтра, а когда вы вернетесь в Париж, быть может, будет уже поздно. Послушайте… Я — бедняк, у которого ничего нет, у которого вся карьера еще впереди, — вы это знаете. Но у меня есть настойчивость, некоторый ум, и я стою на дороге, на хорошей дороге. Когда имеешь перед собой человека, уже достигшего определенного положения, знаешь, что берешь; когда имеешь перед собой человека начинающего, никогда нельзя знать, до чего он дойдет. Это и плохо и хорошо. Словом, я вам однажды сказал, когда был у вас, что моя заветная мечта — жениться на такой женщине, как вы. Теперь я вам это повторяю. Не отвечайте мне сейчас. Позвольте мне продолжать. Я не делаю вам сейчас предложения. В данный момент и в данном месте это было бы безобразно. Я хочу только, чтобы вы знали, что можете осчастливить меня одним вашим словом, можете сделать из меня друга, брата, — если захотите, мужа, — что мое сердце и весь я принадлежу вам. Я не хочу, чтобы вы мне сейчас отвечали, не хочу, чтобы мы здесь возобновляли этот разговор. Когда мы встретимся в Париже, вы мне дадите понять ваше решение. До тех пор — ни слова. Хорошо? Он проговорил все это, не глядя на нее, словно роняя свои слова в расстилавшуюся перед ним темноту ночи. Казалось, она ничего не слышала, — так неподвижно сидела она, тоже глядя перед собой, устремив пристальный, но не видящий взгляд на широкий пейзаж, озаренный бледной луной. Они долго еще стояли рядом, касаясь друг друга локтями, размышляя про себя. Потом она прошептала: — Становится холодно, — и вернулась к смертному ложу. Он последовал за ней. Подойдя к трупу, он убедился, что, действительно, труп начал пахнуть, и отодвинул свое кресло, так как не мог долго выносить этого зловония. Он сказал: — Утром надо положить его в гроб. Она ответила: — Да, да, непременно; столяр придет около восьми часов. Дюруа вздохнул: — Бедняга! Она тоже испустила скорбный вздох, полный покорности судьбе. Они теперь реже взглядывали на него, уже свыкшись с мыслью о смерти, начиная мысленно примиряться с этим исчезновением, которое только что возмущало их, таких же смертных. Они больше не разговаривали и продолжали сидеть у тела, из приличия стараясь не засыпать. Но около полуночи Дюруа заснул первым. Проснувшись, он увидел, что г-жа Форестье тоже спит. Тогда он принял более удобное положение и, проворчав: «Черт возьми! У себя в постели, право, гораздо удобнее», снова закрыл глаза. — 339 —
|