12 шедевров эротики

— Увы, вам я этого не пожелаю, Тишинский! Я симпатизирую вам… но — не могу… не в силах. Ведь я люблю другого, Тишинский.

— Это ничего, — вырвалось у него с горячностью. — Я постараюсь заслужить вашу любовь.

— Но я принадлежала другому… Я знала его ласки… Я была его любовницей, — беспощадно раскрывала она ему свою тайну.

— И это вздор… Я же люблю вас, Клео, и забуду ваше прошлое, как дурной сон, — выдавил из себя он после минутной паузы, весь бледный, потрясенный ее признанием.

— Спасибо!.. Вы истинный друг. И я этого вам никогда не забуду. Не сердитесь же на меня. Право, я так несчастна! — едва нашла в себе силы договорить девушка и заплакала совсем бессильными детскими слезами.

— Вы знаете, Тишинский сделал мне предложение сегодня, — сказала она матери, проводив их гостя, ледяным тоном.

— Ну и что же?.. Ты согласилась, конечно? Такая партия, и теперь особенно, для тебя находка, — произнесла с замирающим сердцем Анна Игнатьевна, впиваясь в лицо дочери разом загоревшимися глазами.

— Я ему отказала, потому что люблю другого… И вы знаете это. К чему же подобная комедия! — отчеканила каждое слово Клео, с откровенной враждебностью глядя на мать.

У Анны Игнатьевны подкосились ноги… Последняя надежда на спасение дочери исчезла из ее сердца.

XVI

Снова, как и три месяца назад, поднимается Анна Игнатьевна на деревянное крыльцо братниного дома. Но сейчас она одна. Клео заперта на ключ дома в своей комнате.

С той минуты, как Орлова-мать услышала категорический отказ дочери выйти за Тишинского, тревога с новой силой охватила молодую женщину. Прошло Успение, начались репетиции в театре. Приходилось теперь ежедневно отдавать все свое время службе. А поведение Клео требовало, между тем, неотступного надзора. К тому же Анне Игнатьевне удалось перехватить несколько писем от Арнольда к ее дочери, переданных Нюшей, и это окончательно испугало ее. Нюшу она, разумеется, тотчас же рассчитала, а Клео пригрозила в случае повторения отправить на Каму в лесное имение одного из ее дядей.

Самою же Анной Игнатьевной овладело теперь какое-то религиозное настроение. Она целыми днями молилась у себя в молельне. Ежедневно ездила к ранней обедне… Простаивала ее, забившись куда-нибудь в угол, со слезами экстаза, ударяя себя в грудь, шептала, исступленно впиваясь глазами в образ, — Господи — Наставник Преблагий — спаси! По милости Твоей спаси юницу свою Клеопатру. Не попусти, Господине Всемогущий, опутаться ей сетями дьявольскими, избавь ее от сатаны… Наумь, вразуми, что делать, Господи! — И никогда, казалось, не любила она так сильно, всей душой дочь.