Около шести часов все главнейшие участники празднества встретились на банкете, устроенном на пастбище у г-на Льежара. Царила ничем не нарушаемая сердечность. Было провозглашено много здравиц: г-н Льевен — за монарха! Г-н Тюваш — за префекта! Г-н Дерозерэ — за земледелие! Г-н Омэ — за двух близнецов: промышленность и искусство! Г-н Леплише — за мелиорацию! Вечером в воздушных пространствах вдруг засверкал блестящий фейерверк. То был настоящий калейдоскоп, настоящая оперная декорация, и на один момент наш скромный городок мог вообразить себя перенесенным в волшебную грезу из «Тысячи и одной ночи»… Свидетельствуем, что это семейное торжество не было нарушено ни одним неприятным инцидентом». И дальше автор добавлял: «Замечено только полное отсутствие духовенства. В ризницах прогресс, разумеется, понимают совсем иначе. Дело ваше, господа Лойолы!» IXПрошло шесть недель, Родольф не показывался. Наконец однажды вечером он пришел. На следующий день после съезда он решил: «Не надо являться к ней слишком скоро: это было бы ошибкой». И в конце недели уехал на охоту. После охоты он подумал, что уже поздно, а потом рассудил так: «Ведь если она полюбила меня с первого дня, то теперь, от нетерпения видеть меня снова, непременно полюбит еще больше. Так будем же продолжать!» И когда он вошел в залу и увидел, как побледнела Эмма, то понял, что расчет его был верен. Она была одна. День клонился к вечеру. Муслиновые занавески на окнах затеняли сумеречный свет; от позолоты барометра, на который падал солнечный луч, отражались в зеркале, между ветвями полипа, красные огни заката. Родольф не садился; Эмма еле отвечала на его первые учтивые фразы. — У меня были дела, — сказал он. — Я болел. — Опасно? — воскликнула она. — Нет, — произнес Родольф, садясь рядом с ней на табурет. — Нет… я просто не хотел больше приходить к вам. — Почему? — Вы не догадываетесь? Он еще раз взглянул на нее, и так пристально, что она покраснела и опустила голову. — Эмма… — снова заговорил он. — Милостивый государь! — произнесла она, немного отстраняясь. — Ах… Вот вы и сами видите, — возразил он меланхолическим голосом, — я был прав, когда не хотел больше бывать здесь. Это имя переполняет мою душу, оно само срывается с моих уст, а вы запрещаете мне произносить его! Госпожа Бовари!.. Ах, так называют вас все! Но это имя не ваше! Это имя другого человека!.. Другого! — повторил он и закрыл лицо руками. — Да, я вечно думаю о вас!.. Воспоминание о вас приводит меня в отчаяние! О, простите!.. Я ухожу… Прощайте… Я еду далеко… так далеко, что вы больше обо мне не услышите!.. И все же… сегодня… сам не знаю, какая сила повлекла меня к вам! Нельзя бороться против неба, нельзя сопротивляться ангельской улыбке! Нельзя не поддаться тому, что прекрасно, возвышенно, обаятельно! — 100 —
|