|
Автору будто и дела нет до выражения общих чувств — общих для многих сразу, не только к ним двоим относящихся. Вспомним хрестоматийные строки Тютчева: Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать… Это мысли не о себе только — о человеке и человечестве, — наблюдения над тем, что свойственно многим итог размышлений и о живущих ныне, и о тех, кто придет после нас. В песнях же Батырая если и сказано «мы», «нам» то это по-прежнему только «я» и «ты»: Наша первая любовь Так рассеяна тобой, Как войска, когда у них Вдруг не станет главаря… Если же песня не была обращена к любимой прямо в ней говорила будто поневоле вырвавшаяся тоска героя не рассчитывающего ни на чье участие, не нуждающегося в свидетелях и мужественно остающегося со своим горем наедине. Я обвит бедой вокруг, Как Дербент глухой стеной, Горем горьким окружен, Как морями белый свет. О страдания мои, Вы страданья беглеца, Что, покинув отчий дом, В скалах прячется немых. В этой замкнутости поэтического чувства — своеобразие песен, переведенных Капиевым, и отличие их от привычных для нас образцов русской и европейской индивидуальной лирики, гораздо более «раскрытой» для соучастия. Чувства, выраженные Батыраем, от этого, разумеется, не менее всеобщи, только всеобщность эта выражена иными, неизвестными русской поэзии способами, чутко воспроизведенными Капиевым и тем самым в русскую поэзию введенными. Любовь являлась здесь как нечто почти вещественное, способное существовать самостоятельно и даже пускаться в далекие путешествия. Есть в Египте, говорят, Наша давняя любовь: Там портные-мастера: Режут выкройки по ней. Утонченно и лаконично выражены здесь сложные оттенки чувств, и каждое слово значимо и многозначно. Герой песни не жалуется и не тоскует — он только пересказывает известные ему сведения, по возможности холодно и бесстрастно. И лишь косвенно, случайно прорывается тщательно скрываемая его боль и горечь. Будто вздрагивает голос на словах «наша давняя любовь» — то ли любовь прошла, кончилась когда-то давно, то ли. напротив, длится и до сей поры. Так или иначе, она приговорена, и приговор этот переведен «не стиховыми», прозаическими, холодом обдающими словами: Там портные-мастера Режут выкройки по ней. В двух коротких строках — обилие смыслов: и обычная для дагестанской поэзии дань уважения знатокам своего дела («портные-мастера»), и чуждость их — пусть совершенного — ремесла интимнейшему чувству, и на глазах читателя совершившееся превращение этого живого, особенного, лишь двум принадлежащего чувства в бездушную модель, образчик в чужих холодных руках. — 109 —
|