|
Это же можно сказать и о манифестации уверенности автора в своих личных оценках, определениях, констатациях: «Все обрело первичный вес…» (написано в 1956, опубликовано в 1958[135]). Всего два-три года назад неизбежно должны были бы последовать разъяснения. Столь же новыми были строки «… золотые от зрелости / Ценности / Современности» («В чем убедишь ты стареющих…», написано в 1948, опубликовано в 1955[136]), провозглашавшие ценности, найденные личным усилием . В этом ряду – и обращение к универсалиям человеческой жизни в противовес идеологическим заменителям их в советской поэзии. Современники ощущали в абстракциях Мартынова этот одухотворявший их противовес. В частности, делание дела – мотив личных человеческих возможностей, энергии самореализации: Дело Было за мной. И мгновенно покончил я с делом… … День Был бел, Как пробел На листе сверхъестественно белом. Наступала пора За другие приняться дела! «Дело было за мной…» (написано в 1956, опубликовано в 1958[137]). Мотив действия (как, повторим, универсалии человеческой жизни, а не выполнения чьего-то задания) в сочетании с непрерывностью движения времени, в рамках которого совершается каждая жизнь: Сделан шаг. Еще не отхрустела Под подошвой попранная пыль, А земля за это время пролетела Не один десяток миль… … … Умоляя или угрожая, Все равно ее не задержать… … Землю, послужившую опорой Чтобы сделать Следующий Шаг! «Шаг», 1957[138] Настойчивое переключение внимания читателя на первозданные явления бытия было предварительным шагом к «чистой» лирике. Оставалось одно – отбросить мартыновскую дидактику: … Не цирк И даже не кино, А покажу вам небо чистое. Не видывали давно? «Чистое небо» (написано в 1945, 1956, опубликовано в 1958)[139] Что с тобою, Небо голубое? Тучи, тучи целою гурьбой. … – После боя Небо голубое! Голубое Небо Над тобой! «Что с тобою, небо голубое?…» (написано в 1949, опубликовано в 1957)[140] Отсюда протягивалась уже дорожка к Окуджаве – к песне того же года: «А шарик вернулся, а он голубой».[141] Это подчеркнуто алогичное «а», отсылающее к фольклорному параллелизму, появилось у Мартынова уже в 1948 году: «А у дочки луч на босоножке / Серебрится» – «Балерина»;[142] оно-то и было свежим и действенным. И автоматически – как любая алогичность – порождало оппозиционность, граничащую с нецензурностью. В воспоминаниях Л. Лазарева приводится свидетельство литературоведа: «У него шла книга о Достоевском, которая начиналась фразой: “А я все думаю о Достоевском”. Цензура сняла “А” – подозрительное противопоставление, кому и чему автор противопоставляет себя?»[143] — 38 —
|