|
«Закрывались магазины…», 1954[126] День выступает как синоним ценности текущей (а не будущей – вопреки официозу) жизни, ее мгновений. Мартынов дидактически, сухими прописями утверждает свободу заурядных человеческих действий – как новацию: На Садовой в переулках где-то Человек поет. … Он моторов гул перекрывает И не устает, И никто его не обрывает — Пусть себе поет. … Это ведь не громкоговоритель, — Выключить нельзя! «В белый шелк по-летнему одета…», 1955[127] Движение времени , произвольно меняющее свой темп: Казалось – шли часы Ни тише, ни быстрей, А так же, как всегда, На старой башне Спасской. Но Время Мчалось так, Как будто целый век Прошел за этот день… «Я помню…» (написано в 1953, опубликовано в 1956[128]) Специфическую новизну несла в себе строка «Над старой башней Спасской», как бы отключающая стихотворение от второго, советского (по замыслу – вечно символизирующего новизну ) значения. Движение поколений : Какие Хорошие Выросли дети !.. «Дети» (1957)[129] (рост этот протекает как бы на глазах читателя): В чем убедишь ты стареющих , Завтрашний день забывающих… «В чем убедишь ты стареющих…» (написано в 1948, опубликовано в 1955)[130] Движение всего на свете – противопоставленное сну, неподвижности, покою, остановке, отсутствию какого бы то ни было делания : Не спишь? Не ты один… … Не спит Столица. Ничто не спит во мгле — Кипит асфальт в котле, кипит вино в бутылях… «Ночь» («Кто дал тебе совет…», написано в 1945 – год попытки «оттепели», опубликовано в 1958[131]) Апогей этого мотива – быстро ставшее известным стихотворение, напечатанное в «Дне поэзии – 1956», с повторявшейся в те годы на разные лады юными читателями концовкой: Это Почти неподвижности мука — Мчаться куда-то со скоростью звука, Зная прекрасно, что есть уже где-то Некто, Летящий Со скоростью Света! «Будьте любезны…», 1956[132] Вольность личного душевно-интеллектуального действия: «Хочется / Сосредоточиться…» (написано в 1955, опубликовано в 1956[133]) – новизна и раритетность речевого хода, фиксирующего эту вольность, очевидные для читателей-современников, для читателя послесоветской России не ощутимы и должны восстанавливаться усилиями историка литературы. На фоне многолетнего господства императивности не только поступков, но желаний, хотений, их обусловленности и определенности, приближенности хотения к действию («хочу быть летчиком», «хочу пойти на демонстрацию», «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо»,[134] где метафоричность перекрывается волевой окраской формы первого лица) – новизна неопределенности, пониженности воли в этом хочется вместе с непривычной «нематериальностью» желаемого действия («сосредоточиться»). — 37 —
|