Трудный путь к диалогу

Для меня было большой радостью, что в тот день я оказался у сестер как бы представителем нашей Церкви и нашей страны. Ведь для всех нас так важен этот чудесный урок. Не отвлеченный, а жизненный, практический. Урок подлинного христианского милосердия и служения людям.

До сих пор в Советском Союзе почти никто не слышал о подвиге Малых сестер. И пусть эти скупые строки будут первым цветком, принесенным на могилу великой француженки из страны, которую она знала и любила. О которой она молилась в последние часы своей земной жизни.

ДВА ИНТЕРПРЕТАТОРА ЕВАНГЕЛЬСКОЙ ИСТОРИИ

1. О Ренане и его книге

6 октября 1845 года по широкой лестнице семинарии св. Сюльпиция в Париже спускался молодой человек в сутане. Тревога омрачала мягкие черты его лица. Он знал, что идет здесь в последний раз.

Жозефу Эрнесту Ренану было всего 22 года. Еще недавно он готовился принять сан священника. Но теперь эта мысль была оставлена навсегда. Сделать столь решительный шаг для юноши нежного и ранимого от природы было мучительно тяжело. Он любил своих учителей и всю атмосферу семинарии. Прежде чем Ренан перешел Рубикон, он долго метался, спорил с самим собой, советовался с друзьями и наставниками, писал им отчаянные письма. Его не осуждали. Отнеслись к принятому им решению с терпимостью и состраданием.

Сын бретонского рыбака, Ренан вырос в глухом провинциальном городке Трегье, овеянном легендами, где издавна царило старое традиционное благочестие. Отца он потерял рано: однажды тот вышел в море на промысел и не вернулся. Набожная мать старалась воспитать Эрнеста в устоях веры и добродетели. Ее радовали школьные успехи мальчика, и по совету местного священника она предназначила его для церковного служения.

Блестящие способности открыли дорогу юному бретонцу. После духовного училища его ждал Париж. Там ему предстояло изучать богословские науки, а через несколько лет принять сан.

Осенью 1838 года пятнадцатилетний Ренан приехал в столицу.

Это стало первым глубоким потрясением в его жизни. Оторванный от привычного полумонастырского мирка, он попал в водоворот парижской жизни, звуки которой проникали даже через толстые стены семинарии св. Сюльпиция.

Июльская монархия. У всех на устах имена Гюго и Жорж Санд, Бальзака и Дюма, утопии, политические споры, мятежи. Память о недавних революциях и ожидание новых переворотов. Головокружительные идеи, литературные дискуссии. Таким увидел Ренан Париж.

Впоследствии писатель вспоминал: «Буддийский лама или мусульманский факир, перенесенный в мгновение ока из глубин Азии на шумный бульвар, пришел бы в меньшее изумление, чем я, так неожиданно очутившийся в этой среде, столь непохожей на общество наших старинных бретонских пастырей, этих почтенных голов, совершенно одеревеневших или окаменевших, напоминавших те колоссальные статуи Озириса, которыми позже я любовался в Египте, глядя на длинный ряд их, величественных в своем блаженном покое. Мое прибытие в Париж явилось переходом из одной религии в другую. Мое бретонское христианство не более походило на то христианство, которое встретило меня здесь, чем старинное полотно, грубое, как доска, на тонкий батист» [46].