|
Тем не менее, с натиском кричащей и поверхностной цивилизации Ренан в конце концов справился. Париж привил ему вкус к литературе и помог развить его дарования. Врожденная и воспитанная с детства чистота, любовь к научным занятиям, внимательная забота профессоров — все это оградило Эрнеста от вульгарных соблазнов города, Но его подстерегали другие искушения, В те далекие годы католическая наука всеми силами противилась идеям и методам, которые разрабатывали в Германии исследователи Библии, как протестанты, так и светские ученые: Гердер, Шлейермахер, Де Ветте, Штраус. Они, в частности, утверждали, что далеко не все книги Священного Писания принадлежат тем авторам, которым их приписывала традиция. Согласно выводам немецких библеистов, некоторые из этих книг создавались постепенно, путем слияния отдельных частей. Исследователи пытались осуществить пересмотр всей библейской хронологии и реконструкцию Священной истории в целом. Сегодня уже мало кто думает, что эти чисто литературные и исторические проблемы посягают на сущность христианской веры, на самую суть библейского учения. Ведь Церковь признала тексты Библии каноническими вовсе не за точность древней хронологии или фактических деталей, а потому, что они соответствовали ее вере, воспринятой от апостолов, ее живому Преданию. Русский современник Ренана философ–славянофил А. С. Хомяков подчеркивал, что библейские книги делает священными не авторство, а прежде всего их смысл, принятый Церковью. И все же тогда, в XIX веке, у католиков (как и у православных) преобладали иные взгляды. Считалось, что человеческий элемент Библии абсолютно непогрешим в смысле фактов, даже мельчайших, что любые научные коррективы, меняющие традиционные представления, неприемлемы. Между тем Ренан, погрузившись в труды протестантских библеистов, постепенно убеждался, что многие их теории обоснованны. Это вносило в его сердце и разум тяжкий разлад. В письмах к друзьям он сетовал, что не родился протестантом. «Признаюсь вам, — писал он своему духовнику, — в сочинениях некоторых немецких писателей я усмотрел истинный, как мне кажется, план такой христианской веры, которая может нас удовлетворить… Суждено ли будет мне самому стать сотрудником в деле великой реформы! Меня мучит сознание, что, быть может, для этого мне придется когда–либо сделаться священником, но я не могу стать священником без того, чтобы не совершить преступного лицемерия» [47]. Впрочем, и протестантизм вскоре перестал его удовлетворять. Он чувствовал, что через его веру прошла непоправимая трещина. — 212 —
|