|
Что же касается войны, то любой христианин признавал ее злом. Однако, как показал Вл. Соловьев в своей полемике с Толстым, именно с нравственной точки зрения было бы грехом оставить беззащитных во власти насильника. Поэтому и Церковь издавна не отказывала воинам в благословении. Повторяю, тут речь идет опять–таки не о личной, а о социальной этике. И хотя хорошо, когда дистанция между ними сокращается, может ли она полностью исчезнуть? И наконец, толстовская концепция «опрощения», отказа от культуры. Разумеется, в культуре, как и во всем, что созидает человек на земле, есть немало темного и болезненного. Сегодня уже никто не сомневается в том, что цивилизация несет в себе силы губительные, порабощающие человека. Но нельзя из–за этого закрывать глаза на положительные стороны культуры и цивилизации, выплескивать, как говорится, ребенка с водой. Евангелие сложилось в определенных культурных традициях; и вся история христианства неразрывно связана с творчеством, с искусством. И если продолжить аналогию, само учение Толстого не есть ли феномен культуры? «Опрощение» чревато опасностями в не меньшей степени, чем бурный рост цивилизации. «История, — писал русский богослов Борис Титлинов, — представляет нам примеры народов, спускавшихся книзу по ступеням культуры, и всегда это падение культурного уровня сопровождалось духовным огрубением» [22]. Человечество, наносящее себе раны, призвано и исцелять их, ориентируясь на высшие духовные ценности. Но это далеко от культурного нигилизма. Возрождение духа едва ли будет возможным на пути самоотрицания культуры. Как бы то ни было, указанные темы остаются дискуссионными, даже если и не покидать почвы христианства, его центральной веры. Поэтому именно в нравственной проповеди Толстого следует искать наиболее ценные, непреходящие элементы его учения. Приведу один любопытный факт, который невольно заставляет задуматься. Когда в 1884 году Лев Толстой пытался напечатать книгу «В чем моя вера», еще мало кто знал о его «богословии». Рукопись была передана в духовную цензуру. И против всех ожиданий вначале ее расценили положительно. Как писала Софья Андреевна мужу, председатель цензурного комитета архимандрит Амфилохий прочел рукопись и сказал, что «в этой книге столько высоких истин, что нельзя не признать их, и что он со своей стороны не видит причины не пропустить ее» [23]. Толстого это сообщение очень обрадовало. «Ничье одобрение мне не дорого было бы, как духовных», — писал он, отвечая Софье Андреевне [24]. Но все же он предполагал, что книгу, скорее всего, запретят. И оказался прав. — 165 —
|