|
Оборотная сторона плюрализма Конец восточной изоляции и западного европоцентризма создавал предпосылки для роста терпимости и общечеловеческого сознания, для плодотворного взаимообогащения Востока и Запада. Но было бы неверно умолчать о двух крайне спорных и сомнительных результатах, которыми оказался чреват этот процесс. Один касался культуры вообще, другой — религии. Еще в XIX веке признание равноправности цивилизаций повлекло за собой мысль о самодовлеющей ценности каждой из них. Одним из первых эту идею высказал представитель позднего «светского» славянофильства Николай Данилевский (1822–1885). Справедливо критикуя четырехчленную (или, в другом варианте, трехчленную) европоцентрическую схему истории, он оспаривал право Запада претендовать на исключительное место, мерить все исходя лишь из собственных масштабов. «Какое дело Китаю, какое дело Индии до падения Западной Римской империи? — писал Данилевский. — Даже для соседних за–Евфратских стран не гораздо ли важнее было падение Парфянского и возникновение Сосанидского царства, чем падение Западной Римской империи?» [16]. Каждый «тип» культуры создан определенной этноязыковой общностью и поэтому представляет собой завершенное целое, которое не может претендовать ни на вечность, ни на универсальность. Но если Данилевский, релятивируя историю, все же допускал какую–то преемственность между типами культур, то полностью это допущение было отброшено историком, который шел в том же направлении, хотя едва ли знал о работе Данилевского. Этим историком был Освальд Шпенглер (1880–1936), писавший под впечатлением первой мировой войны и предрекавший культурное угасание Запада [17]. В своей книге «Закат Европы» (1918–1922) Шпенглер, как и Данилевский, признавал существование лишь отдельных культур–организмов, однако считал их морфологию совершенно автономной, замкнутой в себе. Он пошел значительно дальше той антитезы, которая была выражена в знаменитых строках Редьярда Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…» Сам Запад оказался у него разделенным на непроницаемые миры. Так, раннее христианство и Отцов Церкви он отнес к «арабской культуре», в которой Ветхому Завету вообще не нашлось места и которая никак не связана с западноевропейской традицией. Словом, преодоление европоцентризма произошло у Шпенглера ценой полной утраты идеи единства человечества. Если в традиционной христианской историософии, представленной уже у Августина и Нестора Летописца, исторический процесс есть нечто цельное, осмысленное, целенаправленное, то у автора «Заката Европы» абсолютно чуждые друг другу культурные организмы рождаются, цветут и гибнут «в одиночку», подчиняясь неизбежной судьбе всего живого. — 127 —
|