|
Можно только удивляться тому, насколько распространена такая теология, которой люди весьма ревностно занимаются в попытке избежать одиночества и преодолеть подтачивающее их сомнение, которая явно доставляет множество хлопот и забот также и в другом отношении, но по образу действия которой почти не заметно, что и она подвергается этому испытанию свыше. Кажется, что она удивительно мало страдает от страха перед Божьим ударом (Angriff), находит удивительно мало поводов для того, чтобы стать лицом перед этой высшей и самой грозной опасностью. Но кто не должен был бы удивляться, прежде всего, самому себе? Найдется ли теолог, который стал бы утверждать, что в этом вопросе он свободен от какой бы то ни было беззаботности, который стал бы уверять, — может быть, даже с гордостью, — что он существует, мыслит и говорит в полном сознании Божьего искушения, которому подвержено его дело, что он ведет себя и выглядит так, как будто противостоит этому искушению? Худшее в этой дурной ситуации заключается в том, что каждый теолог с поразительной легкостью не замечает или всякий раз забывает, что его начинание находится под угрозой в этом опаснейшем смысле. Настигающее теологию искушение есть не что иное, как событие, в котором Бог «ускользает» от этого затеянного людьми и пущенного в ход предприятия, в котором Он закрывает Свое лицо перед делом этих людей, отворачивается от него. В котором Бог, со всеми вытекающими отсюда последствиями, — а разве Он связан здесь какими-либо обязательствами? — отказывает ему в присутствии и действии Своего Святого Духа. Труд теологии, сталкивающейся с подобным противостоянием, — это не обязательно труд только плохой теологии: он может быть также уделом хорошей, с человеческой точки зрения даже наилучшей теологии. В перспективе традиции, из которой она происходит, или в перспективе нового поворота, который в ней совершается, она может быть превосходной, в лучшем смысле консервативной и в то же время, сообразно эпохе, прогрессивной теологией. В такой теологии, может быть, ни в чем нет недостатка: ни в основательности библейской экзегезы, ни в систематической глубине и искусности, ни в актуальной заостренности, ни в практической полезности. В ней могут звучать хорошо подготовленные и живые проповеди, и, по крайней мере, в некотором более или менее тесном (для этого избранном) кругу современных и иных людей им могут внимать с заслуженным уважением. Она может порождать внушительную литературу солидного и вместе с тем смелого содержания, которая изучается, обсуждается и неустанно вытесняется еще более достойной литературой. Юноши ей внимают, и старики ею довольны. Община наставляется ею, и мир не остается к ней равнодушным. Коротко говоря, здесь горит с благодарностью принимаемый светильник Церкви — и, кажется, еще и светит. Это напоминает подпись под портретом одного почтенного базельского профессора, знатока античности (то был в начале XVIII века ученый, красноречивый и всегда довольный Иероним Буркхард): «О Боже, продли дни украшения сего града. Он ревностно доносит до нас Твое Святое Слово». — 59 —
|