|
Ясно, что и евангелическая теология как скромная, свободная, критичная и радостная наука о Боге Евангелия становится возможной и осуществимой только во владениях Духа, только как пневматическая [66]теология, в мужестве доверяющая тому, что Дух есть истина, ставящая вопрос об истине и одновременно отвечающая на него. Как же теология приходит к тому, чтобы стать теологией — человеческой логикой Божественного Логоса? Ответ таков: сама теология вовсе не приходит к этому. Однако случается, что Дух нисходит к ней и на нее, и тогда она уже не сопротивляется Духу и не пытается подчинить Его себе, но лишь радуется Ему и следует за Ним. Бездуховная теология, пусть даже она возвещается с церковных и университетских кафедр, передается на бумаге или в «диалогах» между старыми и молодыми теологами, была бы, пожалуй, омерзительнейшим явлением в нашей земной жизни. По сравнению с нею самая гадкая политическая передовица, самый никудышный роман или фильм, самое гнусное ночное хулиганство все же лучше. Теология становится бездуховной, когда лишается свежего веяния Духа Господнего, в котором она только и может процветать, когда запирается или дает себя загнать в тесные помещения, где сам спертый воздух препятствует ей быть тем, чем она может, должна и обязана быть, и делать то, что она может, должна и обязана делать. Это может случиться с ней двояким образом. Бывает так, что теология, — будь она примитивной или в высшей степени утонченной, старомодной или наиновейшей, — занимается своим делом более или менее ревностно, умно и даже благочестиво, при этом, разумеется, вспоминая также при случае и о проблеме Святого Духа. Вот только ей не хватает мужества и доверия бесстрашно и безоглядно отдаться озарениям, увещеваниям и утешению Духа. Она уклоняется от того, чтобы Он направлял ее ко всякой истине и чтобы во всех своих изысканиях, размышлениях и учениях воздавать Ему, Духу Отца и Сына, Который ведь и ради нее излился на всякую плоть, ту честь, которая Ему подобает. Она по-настоящему страшится Его. Она притворяется перед Ним глухой, задирает нос, становится чопорной. И как только Дух пытается проявить в ней хоть какую-то активность, она чует опасность «энтузиазма» [67]. Историзируя, психологизируя, рационализируя, морализируя, романтизируя, догматизируя и «бредизируя», она бегает по кругу, «а рядом девочка в лачуге на горном девственном лугу» [68]. Ставя вопрос об истине и отвечая на него на свой манер, она не может служить и приносить пользу общине, которая так нуждается в Святом Духе и в самой теологии. Напротив, если с ней дело обстоит так, как с учениками из Эфеса [69], о которых сказано, что они были крещены Иоанном, но никогда даже не слыхали о Святом Духе, тогда (иначе просто быть не может) она распахнет двери, — и здесь следует ожидать резкой реакции, — всевозможным чуждым духам, неведомым, вредоносным и губительным для общины. В таком случае человеческая критика, ирония или обвинения, безусловно, не смогут ей помочь: помочь может только сам Дух. Он — Святой, Господь, Животворящий, — только и ждет, чтобы вновь быть воспринятым общиной и теологией, чтобы в некоем новом повороте ее действий принять подобающие Ему поклонение и славословия от теологии, чтобы вновь ожили и воссияли те высказывания теологии, которые, сколь бы верны ни были, без Него мертвы. — 27 —
|