|
Чаще всего это происходило на истории. Если наш историк Петр Иванович совсем уже гневался и поднимал меня к доске, я отвечала на любой поставленный вопрос. Наверное, на этих уроках было скучно не потому, что история меня не интересовала, а потому, что изучали мы, в основном, съезды коммунистической партии да количество делегатов на них. Петр Иванович, видимо, и сам тяготился этими уроками. Наверное, он с любовью и страстью рассказывал бы нам о Древнем Риме или о завоевании Америки, но на это давали мало часов, а спорить с утвержденной программой он не смел. Зато мы отчаянно спорили с программой. Рядом со мной сидела моя подруга Лена. Ее страстью, видимо, была анатомия. А может, ей хотелось обескуражить молодого еще и очень интеллигентного Петра Ивановича. Она тоже хорошо рисовала, но не лица героев, а наряды на женских фигурах. Когда Петр Иванович в очередной раз уперся взглядом в нашу парту, перед ним красовались очередные наши шедевры. Это было мужественное лицо Спартака в профиль на моей половине и изящная женская ножка в сетчатом чулке и в миниатюрной туфельке на высоченном каблуке – на половине Лены. Наглая Ленка подняла на Петра невинные глаза, и даже участливо спросила его: «Правда, красиво?». Петр Иванович густо покраснел, вызвал нас для острастки к доске, и мы получили по пятерке. Ленкино искусство выразилось в ее жизни в умение сногсшибательно одеваться, в перемене поклонников и в троекратном браке. А у меня это было началом моей огромной любви к кистям и краскам. Я отважилась купить свой первый этюдник на четвертом курсе университета, и стала делать свои первые робкие наброски. Это были цветы, натюрморты, маленькие пейзажики, первые портреты. Я так и не получила специального образования, но у меня была замечательная первая учительница. Это была Татьяна Павловна Радимова, дочь последнего русского передвижника. Я набрела на нее случайно, когда мы с моим будущим мужем гуляли в окрестностях Абрамцева - подмосковного поселка художников. Слава нес мой этюдник, и мы обсуждали, где бы нам остановиться. Он обычно жег костерок и кипятил чай, пока я набрасывала этюд с натуры. Татьяна Павловна разглядела нас снизу, с берега, где она писала изгиб живописной речки Вори. Она немножко ошиблась, приняв Славу с его колоритной массивной фигурой за художника. Немного охладела, когда поняла, что художник – это я, но милостиво согласилась дать мне несколько уроков. Татьяна Павловна не спросила никаких денег, она и по тем временам зарабатывала неплохо: ее работы шли нарасхват, их еще сырыми увозили японцы. Она была давно на пенсии, и ей было скучно одной на своей даче. — 9 —
|