Психотерапевты о психотерапии

Я начал снова практиковать и пытался понять, как в терапии может быть применено то, о чем я читал, и каков может быть результат. На самом деле я проводил эксперименты с моими клиентами, надеюсь, вполне гуманные. Я довольно многому научился у них, поскольку, хотя и пытался работать экзистенциально или феноменологически, но все мои методы уходили корнями в мое психоаналитическое обучение. Итак, я старался сделать “психоанализ, который таковым не был”. Вероятно, я пребывал все время в сомнениях и, возможно, передавал эти сомнения клиентам, которые во многих случаях удивительно хорошо понимали, как прояснить свои сомнения. Лучше всего было, когда они говорили примерно так: “Просто выслушайте меня внимательно. Послушайте, что я говорю, без скачков и попыток преобразовать это. Просто послушайте”. Думаю, это было так важно для меня в смысле освобождения от большей части психотерапевтического багажа. Таким образом, оказалось, что я больше занимаюсь самими людьми, что радовало, но и пугало тоже.

— Как Вы полагаете, что в Вашей личной истории могло бы отчасти объяснить Ваше стремление заниматься терапией? Или это не имеет отношения к делу?

— Нет. Не думаю, что это не имеет отношения к делу. Я считаю, что терапия во многом представляется как нечто возвышенное, чем могут заниматься только избранные. Мой опыт — конечно, личный — подтверждает, что во многих случаях это скорее получается методом исключения. Когда понимаешь, сколько ты не сможешь сделать, и обнаруживаешь то немногое, что мог бы сделать. Но для меня еще большую роль сыграло огромное любопытство к жизни. К тому, каковы люди, как они мыслят, каким видят мир и себя.

Для меня это любопытство было изначально связано с фантазией, что я стану кинорежиссером. Но я оказался слишком труслив, чтобы добиваться своей цели до конца. Думаю, в работе кинорежиссера меня интересовало то, что кино — средство представления полотна жизни. Я был поражен фильмами 60-х, опять же сформировавшись как личность в 60-е. Они касались не каких-то там историй, а характеров, изучения людей и отношений. Как бы не заканчиваясь, они продолжались и продолжались, и это было интересно. И мне казалось, что иногда у меня появлялось некое понимание, некоторая способность к сопереживанию, но в основном все сводилось к любопытству. Мне просто было любопытно, что люди переживают в жизни — не потому что я хотел изменить ее к лучшему, но потому, что мне просто казалось это интересным. Я созерцатель.

В этом смысле для меня настоящий прогресс сказать: “Ну, если я не могу делать это, то мог бы попробовать писать” (опять идея, что терапевты — неудавшиеся писатели. Вероятно, в этом есть доля истины). Но мне просто казалось, это может удовлетворить мое любопытство и позволит применить те минимальные способности, которые у меня были. Не от каких-то возвышенных чувств; если быть откровенным, это скорее от “Я больше ничего особенно не могу”.