|
Пациент нередко находит интерпретации своего поведения весьма полезными. Он может не понимать, почему производит неприятное впечатление на окружающих, и чувствовать в этой связи вину, иногда довольно сильную. Он может получить значительное облегчение, если психотерапевт показывает понимание его поведения, говоря ему, например, что тот имитирует поведение родителей из уважения к их авторитету, или что проигрывает свой травматический опыт с родителями и принимает при этом на себя роль родителей, или старается показать психотерапевту, что он чувствовал, когда был ребенком. Возможно, пациента успокоят слова о том, что не врожденные дурные импульсы являются причиной его поведения, не просто для своего удовольствия он ведет себя фривольно, безответственно или саморазрушительно — в действительности его поведение имеет своим источником отождествление себя в детстве с родителем, и в ходе психотерапии он работает над тем, чтобы понять свой детский травматический опыт и отказаться от выведенных из этого опыта патогенных убеждений. В качестве иллюстрации данного положения рассмотрим случай Уолтера А. Уолтер А. Уолтер А., молодой человек, периодически критиковал своего молодого психотерапевта. Уолтер снова и снова повторял психотерапевту, что тот ничем не помогает ему; что сам не знает, что делает; что он не имеет достаточно опыта, чтобы быть полезным пациентам; он банален, говорит путано, постоянно повторяется и т.д. Психотерапевт не обращал внимания на эти обвинения или успокаивал пациента. Наконец, продемонстрировав устойчивость к язвительным упрекам пациента, психотерапевт заметил: “Может быть, вы попытаетесь показать мне, как вы чувствовали себя в семье в детстве? Возможно, ваш отец критиковал и унижал вас?” Пациент тотчас возразил: “Нет, это делала старшая сестра. Когда я смотрел телевизор, она часто давала мне оплеухи. Я старался сидеть как можно тише, потому что думал, что если я шевельнусь, она рассвирепеет еще сильнее. Сестра называла меня болваном и тупицей”. Сказав это, Уолтер ударился в слезы и прорыдал до конца встречи. Он почувствовал облегчение. Стал испытывать к себе сочувствие, вместо того чтобы считать себя злобным и неблагодарным. Он понял, что критиковал психотерапевта не по злобе — это была часть психотерапевтической работы, которую необходимо было проделать. Кроме того, Уолтер понял, что поведение сестры глубоко ранило его. Аналогичный пример — случай с пациенткой, которая отклоняла все, что бы терапевт ни говорил. Она называла его слова бесполезными, глупыми, повторяющимися и т.д. Более того, она угрожала, что прекратит терапию. Некоторое время терапевт не обращал на это внимания, а потом сказал: “Возможно, вы ведете себя по отношению ко мне так же, как ваша мать вела себя по отношению к вам, и вы боитесь, что я расстроюсь из-за этого так же, как это делали вы”. Пациентка согласилась и опечалилась. Она начала подражать резкому раздраженному голосу, какой бывал у ее матери, когда она критиковала ее. Пациентка, несмотря на прогресс, вскоре возобновила свое тестирование со сменой пассивной позиции на активную и продолжала работать в таком ключе несколько лет. Однако она внезапно приостанавливалась, припоминая травматические события, какие она только что разыгрывала со сменой ролей. На последнем году терапии пациентка стала более рациональной. Начала жалеть свою мать, чье злобное поведение сделало для нее невыносимым общение в семье и с друзьями. Это пролило свет на другую функцию нетерпимого поведения пациентки — на защиту от вины выжившего. — 94 —
|