|
-66- 7. Зигмунд Фрейд и психоанализ ненным мудрости и юмора, и всегда очаровывательным. Можно подумать, что в нем объединились холодная замкнутость его матери и добродушно-веселая натура отца. Одной из основных черт характера Фрейда была его потрясающая энергия; он сочетал в себе безграничную работоспособность с напряженной концентрацией на одной цели. Психическое мужество в нем сплавлялось с моральной отвагой, которые достигли апогея в той стоической позиции, которую он занимал в течение последних шестнадцати лет жизни. Его убежденность в истинности своих теорий была настолько абсолютной, что он не признавал противоречий. Это свойство считалось его оппонентами нетерпимостью, а последователи определяли его как стремление к истине. Фрейд жил - нравственно, социально и профессионально - в соответствии с высочайшими стандартами человека своего времени и его положения. Человек безупречной честности и профессионального достоинства, он с презрением отвергал любые предложения связать его имя с начинаниями, приносящими пользу коммерческим интересам. Он был чрезвычайно пунктуален, точно соблюдал назначенное время приемов пациентов и распределял все виды своей деятельности в соответствии с расписанием, с точностью до часа, дня, недели и года. В равной степени эта точность распространялась на его внешность. В ретроспективе некоторые из этих свойств воспринимаются как маниакально-навязчивые, на самом же деле они - нормальны, если их рассматривать во временном контексте193. От профессионального человека его положения в те времена ожидались значительное достоинство и внешнее приличие. Называть Фрейда не венцем - значит обнаружить собственное невежество, не позволяющее отличить стереотип венской оперетты от исторической реальности194. Трудность в понимании сложной личности Фрейда приводила многих к поиску базового определения, которое сделало бы его облик достаточно ясным. Приводились интерпретации Фрейда как еврея, как венского профессионала своего времени, как романтика, как литератора, как невротика и как гения. Фрейд195 писал в 1930 году, что полностью отстранен от религии предков (как и от любой другой), и что не может отдаться еврейской националистической идее, но никогда не отрицал принадлежности к своему народу. Он признавался, что чувствует свою специфичность еврея, и не желал бы, чтобы она оказалась какой-либо другой, и что если бы кто-либо заинтересовался, что же еврейского остается в нем, он бы ответил: «Не слиш- -67- ком многое, но, вероятно, самое главное»196. Его еврейское чувство, казалось, должно было следовать по той же траектории, по которой оно развивалось во многих его австрийских современниках. Антисемитизм практически не существовал в Австрии ко времени его рождения. Во времена его юности он проявлялся в определенных студенческих сообществах. В последние две декады девятнадцатого столетия антисемитизм нарастал, но вряд ли мог искалечить карьеру профессионала. В пропорции к усиливающемуся антисемитизму, особенно после Первой Мировой войны, оживилось чувство еврейской самобытности, и многие евреи, склонявшиеся к отрицанию своей еврейской индивидуальности, пришли к решению подчеркивать ее. Возможно, наилучшая интерпретация личности Фрейда как еврея была дана Хайманом: — 53 —
|