Тайная жизнь Карла Юнга

Жертвоприношение ее девственности Вотану
2 июня 1916 г. Фанни напечатала на машинке "фантазию", которую впоследствии разыграла в реальной жизни. Она была похожа на завсегдатаев швабингских кафе, изображенных Фанни зу Ревентлов при описании ею великих языческих культов Матери-Земли, Великой Богини-Матери, народнических (Volkish) символов солнца и древа жизни, могучего дуба. 29 августа 1917 г. Фанни Боудич упомянула в своем дневнике о "чтении перед членами Клуба своей фантазии о Клубе"; этот документ вполне мог быть основой для ее краткого выступления. Подобные выступления были в каком-то смысле подтверждением, свидетельством исцеляющего действия юн-гианского анализа. Она написала:
Мне пришло в голову, что для разрушения переноса (а это разрушение предполагает разрыв тех связей, на которых строилась вся моя жизнь, т.е. связей, державших меня в зависимости от принципа великой матери: в роли зависящего от нее ребенка) я должна приложить все силы моей личности, отдать все, что у меня есть, и, прежде всего, сделать этот процесс прекрасным. А затем у меня появилась фантазия, которую обязательно нужно было пережить наяву, и в тот же день я пережила реальное проявление того великого изменения, которое нынче происходит во мне.
В вазе около моего стола все еще стоят три красные розы — последние из тех девяти роз, которые имели для меня величайшее и глубочайшее символическое значение, так мною полностью и не понятое; таинственность их значения только усиливает их прелесть. Три увядшие розы — это символы смерти, я повязала их той же золотой тесьмой, которой они были соединены с самого начала, когда они были еще свежими и прекрасными. Я взяла с собой лопатку и... пошла в лес. Я никогда не видела лес столь прекрасным, столь соответствующим моему настроению. Он казался мне одним из величайших даров, преподнесенных природой человеку, духом "Waldeinsamkeit", проникшим во все мое бытие, я ощущала утешение и приподнятость.
Я искала дубовое дерево (символ прочной силы) и хотя было множество других деревьев, казалось, что именно дуба найти не удастся. И вот я одиноко странствовала, отдавшись томительному поиску, ничего не находя, но все время чувствуя, что где-то в этой прекрасной роще должно стоять то дерево, которое имеет для меня куда большее значение, нежели все остальные — то самое дерево, которому отныне суждено быть защитником моих роз и символом новой силы, новой жизни, родившейся благодаря жертве и смерти.
В конце концов Фанни нашла свое дубовое дерево, или, как она выразилась, "судьбе было угодно, чтобы я нашла свой дуб". Она положила розы в имевшуюся в его стволе полость — почти около "прохладной земли". Имевшийся у Фанни томик со стихами Уолта Уитмена лишь добавил романтики к ее описанию того блаженства, которое она испытала, став на колени для того, чтобы помолиться могучему дубу — этому священному символу Вотана, которому она в обмен на его защиту предложила величайшую жертву: свою бессмертную душу.
Как только я стала на колени и все вокруг наполнилось торжественными мыслями о смерти и жизни (о любви и жертве), мне в глаза ударил солнечный луч... Весь день небо было пасмурным и темно-серым, но теперь, словно намереваясь дать мне все, чего желало мое сердце, засияло солнце, и в этот момент я поняла значение числа девять! Тут были все элементы: подо мной — Мать-Земля (символ великого материнского принципа и прародитель нашей жизни), за мной — ручей, в котором течет любовная вода (символ вечного изменения и движения или вечно текущей мысли), повсюду вокруг меня — всезаполняющий воздушный элемент (символ духа и разума, а некоторые из нас, стремящиеся ввысь — к божественному — называют его Богом). А также сияющее сквозь тучи великое и живое солнце — символ божественной силы и мощи, прародитель и разрушитель любой жизни.
А еще там была я — единственное человеческое существо, одиноко стоящее среди великой природы, единственное человеческое существо, маленькое, совершенно одинокое и вполне осознающее наличие внутри себя некоего простора, чего-то колеблющегося в такт со всей природой, чего-то, что прекращается и начинается вновь, что живет и должно жить, а будучи живым — является частью Бога.
Ее воспоминание заканчивается выражением: "Ветка дуба по-прежнему стоит в вазе около моего стола".
Фанни Боудич, подобно большинству американок и многим англичанкам, приехавшим на лечение к Юнгу, очень слабо разбиралась в мифологии, и все, что они узнавали об этом предмете, проходило через фильтр Юнга и его последователей. Мы можем лишь отвлеченно рассуждать о том, зачем она разыгрывала народную (Volkish) фантазию о ритуальных жертвоприношениях Вотану, некогда совершавшихся древними германцами. По ее мнению, она приносила в жертву собственную девственность в обмен на то, что Древо Жизни возьмет под свое покровительство ее сексуальную жизнь и развитие ее индивидуации. Посвященные Вотану жертвоприношения дубу, считались предтечей нашего современного обычая украшать рождественские елки. Фанни совершенно не помнила об этих более глубоких народных (Volkish) нюансах, превращавших ее жертвоприношение дубу в столь насыщенный смыслом языческий акт.
Однако Юнг сознательно создавал сценарии или руководящие фикции, согласно которым его последователи разыгрывали свои исполненные самопожертвования встречи с Богом или богами. Тот способ, которым конкретизировала или разыграла свои фантазии о совершении жертвоприношений Фанни Боудич, имел для Юнга и его окружения особое значение. Это было возвращение к древним языческим культам для обретения новых религиозных возможностей. И хотя Фанни в полной мере и не понимала все аспекты этой народнической (Volkish) философии, она вскоре начала понимать, что христианство имеет свои пределы. Оно подавляло ее сексуальность, заставляло ее бояться природного мира и самой жизни. Анализ должен был освободить ее от старой веры и дать ей возможность возродиться для новой жизни.
Фанни, подобно многим абсолютно беспомощным американским и британским последовательницам Юнга, вероятно даже не осознавала специфическую культурную природу внедряемого в них народнического (Volkish) неоязычества, но Джеймс Патнэм прекрасно видел таящиеся в нем опасности и попытался предупредить об этом свою кузину. В одной заметке (без даты — судя по всему, она была написана в качестве дополнения к более критическому обмену мнениями) он сказал:
Не кажется ли тебе, что ты находилась под чрезмерным воздействием со стороны небольшой группы самоуверенных людей, одержимых массой навязчивых идей (новых для и тебя и потому непреодолимых) и по этой причине не в состоянии трезво оценить их значение? Не является ли это заменой старых предрассудков новыми, старых чар новыми?
Мне кажется, что все это предстало бы перед тобой в совершенно ином свете, если бы ты вновь сменила эти твои немецкие спектакли на те спектакли, которые ты видела у себя в Новой Англии, а своих немецких приятелей с их традициями — соответственно, на своих приятелей из Новой Англии с их традициями. Никого не следует убеждать в том, что его поведением обязательно руководит трусость. Это может быть как правдой, так и ложью. Боязнь быть трусом — это тоже трусость или, по крайней мере, может быть таковой.
Тем самым Патнэм подверг критике одну из тех техник, с помощью которых Юнг и его аналитики привязывали к себе своих пациентов: они настаивали на том, что те не знают самих себя и страшатся этого знания. А кроме того, им всем вменялась в вину "боязнь бессознательного". Считалось, что тот, кто не принимает обоснованные интерпретации аналитика, является трусом. Учитывая тот факт, что Юнг синкретизировал свой метод лечения с немецким мистицизмом, эллинистическим язычеством и гностицизмом, не удивительно, что у многих пациентов, являвшихся представителями зарубежных культур и получивших христианское воспитание, было сильное сопротивление по отношению к принятию нового мировоззрения. Те, кто были послабее (такие как Фанни), в конце концов сдались под напором непрерывных атак на их прежние религиозные верования и позволили заменить свою прежнюю персону или сознательную самоидентичность, превратившись в членов нового чудесного духовного движения, руководимого харизматическим Юнгом.
К тому моменту, когда после четырехлетнего пребывания в Цюрихе Фанни разыграла языческое жертвоприношение Вотану, она (осознавала она это или нет) уже была заколдована аналитиками. И даже предупреждавший ее об этом Патнэм был не в состоянии ее вызволить из-под действия этих чар.