|
Вы, вероятно, боитесь, что он не выдержит столь трудного испытания. Ну что же, дозвольте нам все‑таки надеяться. Что‑нибудь да значит уже то, когда знаешь, что рассчитывать приходится на одни лишь собственные силы. Тогда выучиваешься их правильно применять. Человек не совсем лишен вспомогательных средств: со времен потопа наука его многому научила и дальше увеличит его мощь еще более. А что касается великих необходимостей судьбы, которых избежать невозможно, их он научится переносить с покорностью. На что ему обманный вымысел о крупном поместье на Луне, выручку от которого никто еще и одним глазком не видывал? Как честный мелкий крестьянин на этой земле, он сумеет обработать свой клочок так, что он даст ему пищу. Тем, что он перестанет ожидать чего‑либо от мира потустороннего и сосредоточит все освободившиеся силы на земной жизни, он, вероятно, сможет достигнуть того, что жизнь для всех станет сносной и культура никого не будет более подавлять. Тогда он с одним из наших товарищей по неверию без сожаления скажет: И уступаем ангелам и воробьям мы наши небеса. (Г. Гейне. «Германия. Зимняя сказка») X«Ведь это звучит великолепно! Человечество, отказавшееся от всех иллюзий и благодаря этому способное сносно устроиться на Земле! Но я не могу разделить ваших ожиданий. Не потому, что я злостный реакционер, за которого вы, может быть, меня принимаете. Нет, просто из благоразумия. Мне кажется, что мы поменялись ролями: вы оказались мечтателем, увлекаемым своими иллюзиями, а я – представителем требований разума, права на скепсис. Ваши построения кажутся мне основанными на заблуждениях, которые я, согласно вашему же определению, имею право назвать иллюзиями, так как они достаточно отчетливо выдают влияние ваших желаний. Вы основываете свои надежды на том, что поколения, в раннем детстве не испытавшие влияния религиозных учений, легко достигнут так страстно желаемого примата интеллекта над первичными влечениями. Но это, пожалуй, иллюзия; в этом решающем пункте человеческая природа едва ли изменится. Если не ошибаюсь – мы о других культурах знаем так мало, – и сейчас существуют народы, развивающиеся без давления какой‑либо религиозной системы, но они не ближе к вашему идеалу, чем другие. Если вы хотите религию из нашей европейской культуры изъять, то это может совершиться лишь другой системой учений, а эта система с самого начала переняла бы все психологические черты религии: ту же – для самозащиты – святость, окостенелость, нетерпимость, тот же запрет мышления. Что‑либо в этом роде вам иметь нужно, чтобы справиться с требованиями воспитания. А от воспитания вы отказаться не можете. Путь от младенца до культурного человека долог – слишком много человечков заблудилось бы на этом пути и не доросло своевременно до своих жизненных задач, если предоставить им развиваться без всякого руководства. Учения, применявшиеся при их воспитании, всегда будут ставить преграды мышлению более зрелых лет – точно так, как это делает религия, которую вы в этом упрекаете. Разве вы не замечаете, что у нашей, у каждой культуры есть неискоренимый врожденный недостаток, а именно, что на ребенка, живущего жизнью первичных позывов и обладающего слабым мышлением, она возлагает бремя решений, посильное лишь для зрелого интеллекта взрослого человека? Но культура и не может поступать иначе вследствие неизбежного помещения многовекового развития человечества в несколько лет детского возраста, а побудить ребенка к преодолению поставленного перед ним задания можно лишь средствами аффективными. — 82 —
|