|
В предыдущей главе о философской позиции я показал, что эти две традиции могут быть представлены как «эволюционная» и «креационная», и продемонстрировал специфическое соответствие этих идей образам активного воображения человека. Образ, относящийся к первому случаю, был живым с точки зрения развития в непрерывном процессе становления, тогда как во втором случае он был настолько совершенно самодостаточным, что предполагал вечное состояние бытия. В их религиозной форме эти образы представляют раскаленный опыт духовной реальности (как в фантазиях о воскрешении) или переживание имманентного Бога в природе (как в фантазиях о перерождении). Так много примеров приводилось юнгиански-ми писателями после Юнга, что мне нет нужды повторяться. Но здесь необходимо описать в более подробных исторических деталях разрешение конфликта, неизбежно возникающего при столкновении этих двух традиций, эволюционной и креационной. Теория предполагает, в сущности, неизвестное влияние самости как центрального архетипа. Юнг описывал правильную позицию эго к самости как не имеющую «определенной цели или видимой задачи» [94]. То, что вначале определяет поиск разумной цели, это наша эго-идентификация с той религией, философией, формой искусства или социальной организаций, которая влияла на нас с ранних лет и, следовательно, стала эго-идеалом. В процессе сознательной индивидуации эта предварительная структура становится неадекватной, так что личность вместо поддержки и обогащения чувствует изоляцию и отвержение. Тогда индивидуализм может порождать тот стартовый образ, существующий независимо от предыдущего культурного влияния, который становится истинной моделью или символом того, что человек надеется реализовать. Такой символ устраняет исключительное использование известных культурных форм; он приходит из сугубо личного опыта, но не может быть отнесен к любой известной категории опыта или знания. Он уникален. Хотя, я думаю, нам можно назвать этот тип символа психологическим в истинном значении этого слова. Он делает возможным специфическое познание природы человеческой психики. В момент жизненного кризиса происходит крах существующих культурных кодов, неспособных выразить новые индивидуальные ценности и смыслы. Это семиотическое поражение вызвано разоблачением фантазмов целостности, гомогенности и внутренней когерентности прежней картины мира, служащей скорее репрессивным машинам социальной коллективности. Можно ли считать индивидуационный порыв бегством от террора семиотического тоталитаризма? Тогда архетипические символы, приходящие из бессознательного, как до-культурные и вне-культурные по отношению к современности, являются выходами спонтанного процесса семиотического творчества, множественного и гетерогенного. И можно поспорить с автором, смотрящим на символы лишь в линейной перспективе. Его интерпретацию лучше принимать за чисто аналитический трюк, построенный на симуляции связей между образами-знаками и призрачным универсальным содержанием. На деле же происходит соблазнение пациента на свободный полет в мире оттенков и тонких различий, в котором единственно порядок может сочетаться с хаосом, смысл с неопределенностью, а следовательно — сознание с бессознательным. — 58 —
|