|
То, что я привел эти примеры, не значит, что я освоил проблему влияния среды на ребенка. Я только хотел показать, насколько сложны вопросы, возникающие при использовании психоаналитических подходов (в данном случае, дискомфорт пациента как следствие родительского вторжения в свободу передвижения) к обычным жизненным ситуациям. Настоящая практическая задача заключается в том, чтобы найти, сколько и каких ограничений нужно сократить, или как изменить ту или иную жизненную ситуацию, чтобы можно было снять запреты, связанные с безопасностью. Или как наилучшим образом применить достижения психоанализа на практике. Борьба с теорией
Эта проблема и вообще интерес к воспитанию и обучению связаны у меня с опытом лечения двух аутичных детей. Я переосмыслил психоанализ, наблюдая их вблизи, и попытался создать среду, которая была бы сугубо терапевтической и обыденной одновременно. Затем я работал в Ортогенической школе Сони Шэнкман при Чикагском университете. Там я пришел к мысли, что для полной эффективности психоанализа нужно, чтобы дети жили с родителями.[8] В школе дети жили без родителей и, несмотря на мягкую атмосферу, у них не наблюдалось улучшения. Попав в комфортные условия, некоторые, а в особенности, деградировавшие дети, почти утратили стимулы к изменению. Многие просто оставляли психоаналитические занятия, поскольку у них было все, чего они хотели, а именно «идеальное» окружение. И, ничего бы не изменилось, даже если бы они менялись к лучшему в личностной интеграции, чего они не делали, а если и делали, то неадекватно. И тогда я понял, что заблуждался, пытаясь создать целостное лечение, основанное на «любви» и на соответствующих суждениях о подсознательном, инстинктах жизни и смерти, поле и агрессии. Я понял, что одной любви не достаточно. Для личностного и общественного усовершенствования необходимо еще сформировать склонность к труду, при чем труду созидательному, исцеляющему, создающему личность (а не только «эго»). Еще до этого, в концлагере, я понял ограниченность классического психоанализа, и вот снова я должен это признать, но уже на опыте создания целостного психоаналитического лечения. Странным образом, но мне преподали урок именно эти две диаметрально противоположные ситуации. В одном случае я пытался применить психоанализ вне его сферы ради предотвращения, сдерживания или уменьшения деградации личности, вызванной давлением среды. В другом случае я пытался при помощи среды вывести личность из состояния распада. Я много достиг, применяя психоаналитические модели и мне не легко было пересматривать те возможности, которые новых чувств и мыслей, которые открыл для меня Фрейд.[9] Но различный опыт и наблюдения требовали ревизии. Первым, кто осознал необходимость этого, был Гартман, а впервые в теории произвел пересмотр Эриксон в книге «Детство и общество». Ему и многим другим я обязан излагаемыми в этой книге идеями. Я многое почерпнул из общения с Джоном Девеем и Фритцем Редлом, а также с Эмми Сильвестер из Ортогенической школы. Многое прояснилось из бесед с Рут Маркиз – моим издателем, а также в ходе преподавания и общения с коллегами по Ортогенической школе и учащимися в Университете. И именно это общение привело меня к пересмотру используемых мною теоретических моделей. Более того, оставаясь верным своей идее о путях создания лучшего общества и лучшей жизни, я стремился расширить сферу применения теоретических моделей, применяемых сугубо в микрокосмосе Ортогенической школы. Мои расхождения с психоанализом вытекали и того, что он мало уделял внимания позитивным жизненным силам и акцентировал все внимание на разрушительном влиянии неврозов. — 20 —
|