Кризис среднего возраста. Записки о выживании

На одном из первых рисунков Нормана была изображена женщина, привязанная к скале: фемининность, соединенная с материей (связь с матерью). Психологически этот рисунок относится к развитию анимы на стадии Евы. По описанию Нормана, это была «гора-анима», ибо она напоминала ему сказки, в которых принцесса находилась в неволе на вершине горы.

– Она действительно привлекательна,– заметил я.– Но у нее отсутствуют ноги.

Норман кивнул.

– Мои чувства никак не связаны с землей.

Его предыдущий рисунок мог послужить классическим образом депрессии. На нем был изображен мужчина с перевязанной головой, над которой повисло черное облако. Сверху летала птица.

– Что это за птица?– спросил я.

Норман задумался.

– Мне думается, это ворон.

В алхимии ворон является символом nigredo– «меланхолии, черной, чернее черного, ночи, душевной болезни, смятения чувств и т.д.»– короче говоря, депрессивного состояния.

Я подумал о другом печальном фрагменте из «Дневников» Кафки. Я нашел его и показал Норману: «Я не уверен в том, что есть другие люди, внутри которых су ществует чума, как у меня; хотя таких людей я все-таки могу себе представить,– но чтобы у них вокруг головы всегда летал вещий ворон– так, как он кружит у меня над головой,– этого даже нельзя представить».

– Это синдром, который называется «бедный я»,– сказал Норман. Снова на него произвело впечатление, что удалось найти нечто, так хорошо отражавшее его чувства.

– Да,– согласился я,– очень искаженное инфляцией бессознательное ощущение своей уникальности– «Никто не страдает так сильно, как я».

Норман казался сонным. Словно депрессия взяла свое.

В течение следующих нескольких месяцев Норман отразил в рисунках весь свой внутренний материал, который он теперь мог видеть. Затем он стал с ним работать. По возвращении домой из командировки он играл с детьми, укладывал их спать и шел в подвал. Он не увивался вокруг жены, ожидая, пока та из милости бросит ему кость. Правда, он по-прежнему спускался в подвал, но не затем, чтобы покурить травку. Там было его личное место, единственное место в доме, где он мог остаться наедине с самим собой.

Это был его теменос, где он находился в безопасности.

Каждый раз, приходя ко мне, он приносил что-то новое. Пару рисунков, страницу-две своего внутреннего диалога, свой амплифицированный сон, прочитанную им книгу.

Однажды он принес пару глиняных пенисов. Один из них был крошечный и сморщенный, другой– эрегированный и мощный. Мы поставили их между нами.

– Бад Эбботт и Лу Костелло?– спросил Норман.