Фрейд

Слабые намеки на некоторую напряженность появились уже в первый год их дружбы: Фрейд считал необходимым мягко пожурить своего последователя за «чрезмерно энергичные» усилия подтвердить одну из его гипотез относительно фантазий. Не раз Ференци ставил мэтра в неловкое положение, навязывая ему роль исповедника. Он сообщал подробности своей личной жизни, довольно запутанной, как это часто бывает у холостяков, и жаловался на одиночество в Будапеште. Путешествие на Сицилию, которое они вдвоем совершили в конце лета 1910 года, оказалось для Фрейда не слишком приятным, поскольку Ференци воспользовался случаем и попытался превратить его в любящего отца.

Эта роль основателю психоанализа не нравилась, несмотря на всю его склонность к патернализму. Он сказал Ференци, что вспоминает проведенное в его обществе время с теплыми и дружескими чувствами, однако желает, чтобы «…вы оторвались от той инфантильной роли и поместили себя рядом со мной как равный товарищ – что вам не удалось сделать». Год спустя Фрейд нехотя – правда, довольно добродушно и не без юмора – согласился играть роль, которую навязывал ему Ференци. «Я охотно признаю, что предпочел бы независимого друга, – писал он, – но, если вам трудно это принять, я приму вас в качестве сына». Письмо заканчивалось так: «А теперь прощайте и успокойтесь. С отцовским приветом». Фрейд продолжил эту игру и в следующем письме обратился к Ференци так: «Дорогой сын». Приветствие сопровождалось комментарием: «(Пока вы не прикажете отказаться от такого обращения)». Через неделю мэтр вернулся к обычному: «Дорогой друг», – но свое отношение он высказал.

Несмотря на эту неприятную и, как оказалось, неизлечимую зависимость, богатое воображение Ференци, его необыкновенная преданность, блестящий ум, не говоря уж о работе в Будапеште по обучению психоанализу, были причиной того, что любимый венгерский последователь раздражал Фрейда меньше, чем мог бы раздражать любой другой человек, столь же требовательный. В конечном счете в Абрахаме мэтр открыл глубоко запрятанное ядро холодной сдержанности. «Я вижу, что вы были правы, – признался он Джонсу в 1920 году. – В Абрахаме слишком много прусскости». Зато в Ференци «прусскости» не было совсем. Фрейд нашел в нем приятного товарища, ради которого воспитывал в себе такую добродетель, как терпение.

Почти все первые рекруты Фрейда могли сделать успешную карьеру в психотерапии. За несколькими исключениями, такими как Закс и Ранк, они были врачами, а некоторые, например Юнг, Абрахам и Эйтингон, уже имели опыт лечения психически больных людей. Тауск, получивший юридическое образование и ставший судьей и журналистом, после решения серьезно заняться психоанализом поступил на медицинский факультет университета. Но идеи основателя движения по самой своей природе притягивали и непрофессионалов – к его огромному облегчению. В Вене Фрейд чувствовал себя интеллектуально изолированным, признавался он своему английскому корреспонденту в 1910 году, несмотря на своих многочисленных учеников из числа врачей, и для него стало утешением, что наконец в Швейцарии «несколько исследователей, не медиков» заинтересовались «нашей работой». Среди его сторонников выделялись два таких непрофессионала, Оскар Пфистер и Лу Андреас-Саломе: и тот и другая оставались друзьями Фрейда больше четверти века. На первый взгляд эта дружба кажется странной – Оскар был пастором, а Лу – grande dame, покровительницей поэтов и философов. Способность Фрейда радоваться их визитам и письмам, его неугасавшая любовь к ним обоим свидетельствуют о его жажде жизни и разнообразия, стремлении выйти за пределы ограничений, сковывавших его в Вене.