Эрос невозможного. История психоанализа в России

В западной литературе по истории советского психоанализа идеологическим дискуссиям конца 20-х годов уделяется, как кажется, непропорционально большое внимание. Исследователи неявным образом соглашаются с советскими участниками этих словопрений, многие из которых действительно верили в то, что от силы и идейной чистоты их аргументов зависит что-то реальное в будущем их дела. Между тем будущее решалось людьми, едва ли понимавшими терминологию не только Фрейда, но и Маркса. Дискуссия, ход которой был предрешен, не имела реального значения. Куда больший интерес представляют человеческие судьбы.

Огонь и вода

Как-то после окончания 1 Мировой войны Фрейд сообщил Э. Джонсу, что у него был один большевик и наполовину обратил его в коммунизм. Джонс был изумлен. Фрейд объяснил: коммунисты верят, что после их победы будет несколько лет страданий и хаоса, которые потом сменятся всеобщим процветанием. Фрейд ответил ему, что он верит в первую половину.

Ганс Сакс рассказывает об этой встрече более подробно. По его воспоминаниям, этот „крупный большевик" был личным другом Фрейда. По словам Сакса, большевик возлагал на психоанализ надежды как на „инструмент, предназначенный для завоевания будущего счастья". Фрейд же мрачно отвечал ему, что темные стороны человеческой природы не могут быть преодолены.

Сакс вспоминал: „После революции, когда работы Фрейда стали печататься русским правительством (Государственным издательством (написано по-русски. — А. Э.)), я с оптимизмом говорил о влиянии, которое может иметь психоанализ на создание новой России. Фрейд ответил, сохраняя скепсис по отношению к русской душе: „Эти русские как вода, которая наполняет любой сосуд, но не сохраняет форму ни одного из них".

Амбивалентная заинтересованность Россией, характерная для окружения Фрейда, была, да и остается весьма обычной среди западных интеллектуалов с левыми взглядами. Прототипом такого отношения является пример Маркса, который в течение почти всей своей жизни относился к России как к страшной угрозе для цивилизации и рассматривал создание 1 Интернационала как средство противостоять русскому влиянию в Европе. В конце жизни он вдруг поверил в возможности социализма в России, был в восторге от русского перевода „Капитала", сам начал изучать русский, и после его смерти в его кабинете нашли два кубометра русских материалов.