|
И, однако, несмотря на распространенность способности к притворству среди людей, способности, имеющей корни во врожденных, инстинктивных защитных механизмах, еще недавно самыми крупными психиатрами вопрос о симуляции душевных болезней был поставлен под большое сомнение. После склонности психиатров прошлого столетия чуть не в каждом преступнике, заболевшем душевно, видеть симулянта, к началу нашего XX века установилось убеждение, что чистая симуляция— чрезвычайная редкость и в особенности у душевно-здоровых, что симулируются только отдельные симптомы и притом душевно-больными и что вообще доказанная симуляция свидетельствует о наличии душевной — болезни или аномалии (Kraepelin, Jaspers, Monkmoller и др.). Но мировая война, заострившая и перетряхнувшая большинство вопросов нашей науки, заставила вновь пересмотреть и вопрос о симуляции душевных болезней. Тут справедлива мысль Utitza, что «ложь и симуляция учащаются благодаря обстоятельствам времени. Если они действительно полезны или кажутся только такими в борьбе за существование, то они расцветают. И они почти пропадают, когда лишаются почвы». Война с ее ужасами, от которых люди невольно обращались в бегство, ища для этого всяких путей, была плодотворнейшей почвой для симуляции. И она не только умножила количество случаев симуляции, но и дала действительные экспериментальные доказательства возможности симуляции. Это—случаи симуляции душевной болезни немецкими офицерами, находившимися в английском плену и освободившимися таким путем из плена. Klieneberger, описавший эти случаи, сам принимал участие вместе с другим врачом в инструктировании некоторых из этих симулянтов. Эти случаи позволили Klieneberger различать три формы симуляции: 1) фальсификация анамнеза, 2) медикаментозная симуляция (душевное расстройство, вызванное отравлением каким-нибудь медикаментом) и 3) симуляция душевного расстройства в тесном смысле слова. Успех симуляции в этих случаях сам автор приписывает частью тому обстоятельству, что симулировались болезни перед иностранными врачами, перед англичанами, совершенно естественно лишенными возможности достаточно углубленно понять психику немца. Но и это обстоятельство, до известной степени нарушающее чистоту опыта, было устранено в «лабораторных случаях» Hubnera. Опытное лицо Hubnera так великолепно симулировало меланхолию, кататонию и даже легкое маниакальное состояние и прогрессивный паралич, что ему удавалось ввести в заблуждение одного очень опытного и известного психиатра. Однако, по меткому выражению Bayl’я, «мы хотим казаться мудрее наших предков, а часто оказывается наоборот («nous voulons paroitre plus sages que nos peres et souvent nous le sommes moins»). Такая экспериментальная симуляция давно уже была известна психиатрам прошлого столетия. Напомню случай с Esquirol, когда он, убеждая своих учеников в невозможности симулировать истинный эпилептический припадок, получил от одного из них, д-ра Calmeilfl, тут же доказательство обратного положения. Calmeil внезапно упал в эпилептическом судорожном припадке и, только когда Esquirol выразил искреннее сожаление о тяжкой болезни своего молодого ученика, последний так же внезапно прекратил этот припадок, тут же доказывая Esquirol возможность симуляции эпилепсии. Немецкому крупному психиатру, Wesphal’ю, удалось доказать у одного испытуемого притворный характер припадков, признанных до этого тоже крупным психиатром, Romberg’ом, за припадки классической эпилепсии. После разоблачения симулянт проделывал припадки по заказу. Наконец, Laurent приводит случай симуляции психического расстройства, по описанию очень напоминающего кататоническое возбуждение, проделывавшееся испытуемым после его разоблачения по заказу в течение трех дней. — 57 —
|