|
Эпилептик отличается необыкновенной обстоятельностью, особенно в речи; ему очень трудно оторваться от затронутой темы, он неэластичен и своенравно упорен даже в Форме изложения, которую он раз выбрал. Прерывать его длинные, снабженные всеми подробностями, рассказы нет никакого смысла; после перерыва он начинает с последнего предложения, им сказанного, и, не смущаясь, продолжает дальше. Эти длинные речи тем скучнее, что все мышление эпилептика представляется как бы застывшим; он не образует новых суждений, а в вязкой массе, его речи нельзя найти и следа новых точек зрения и новых доводов. Понятия его расплывчаты и неясны, а его умственная деятельность совершенно непродуктивна. Тем труднее оторвать эпилептика от давно приобретенных им и ставших трафаретными навыков, от заезженных, большею частью витиеватых и напыщенных оборотов его речи и от раз навсегда установленного порядка всех его действий. Напыщенностью отличаются и его торжественные, слащаво-преувеличенные любезности, она же часто дает последнюю характерную окраску мелочной педантичности его образа жизни. Каждый предмет должен стоять точно на своем месте; каждый пустяковый расход и каждая мелочь в доме вплоть до детских игрушек записывается и берется на учет (при этом на одной и той же страничке записной книжки эпилептика вы можете увидеть и отметку о расходе в 3 руб. на проститутку, и запись возвышенной мысли или сочиненного больным стихотворения, посвященного им его возлюбленной); многие больные собирают всякий сор на улице, так как он может «иметь цену», другие вводят в своей семье Форменный церемониал, вплоть до того, что точно устанавливают, в каком порядке надо мести пол, мыть окна или проветривать комнату. Из больших вопросов больных обычно интересуют только религиозные, о которых они говорят с внешним умилением, но без непосредственного чувства, — это святоши, ханжи. Тем важнее делается для них их тем, их болезнь, их лечение. Повышенное чувство собственной личности, которое представляет яркий контраст их низкопоклонничеству и угодливости, обусловливает потерю ими всякого нормального масштаба для оценки своего значения, своих притязаний, своих маленьких ипохондрических жалоб и забот. Отсутствует всякое внимание к другим. Охотнее всего они говорят о себе, выказывая при этом крайнее самолюбование и самодовольство. Они благочестивее, сострадательнее, патриотичнее, чем другие, имеют особые права на небесную награду и признание на земле. Рука об руку с повышенной самооценкой идут опасения по отношению к другим людям, которые будто бы завидуют больным за их преимущества, хотят им вредить, клевещут на них и чернят их. Все эти особенности придают им тот своеобразный характер, который так остроумно очертил Самт, говоривший о бедных эпилептиках, которые носят молитвенник в кармане, бога на языке и изрядный запас подлости в теле. Таковы, конечно, не все, но очень многие эпилептики, и поэтому, обыкновенно, если их собирается много вместе (как это бывает в больницах), они быстро вступают между собою в пререкания. Каждый думает только о себе, упрямо и с педантичной точностью настаивает на своем и всеми средствами, даже самыми непозволительными, стремится вредить кажущемуся или действительному противнику. Многие из них притом лицемерны и лживы, а все переполнены чрезмерным чувством справедливости, которое, однако, по существу, выражается только в том, что каждый постоянно находит нарушенными свои права. К этому присоединяется сильная недоверчивость, нередко сгущающаяся почти до бреда преследования, и большая раздражительность этих больных, аффекты которых очень легко возбудимы, интенсивны и длительны. Блейлер говорит, что настроение эпилептика может быть омрачено на целые дни, если врач случайно не поздоровается с ним при обходе. При малейшем поводе эпилептик хватается за нож, иногда даже в том случае, если этот ничтожный повод был дан целые месяцы тому назад. — 44 —
|