|
Зорба покачал головой: - Хозяин, знаешь, почему она плачет? - Нет. - Потому что она видит. Если бы я был иконописцем, я рисовал бы Богородицу без глаз, ушей и носа. Потому что мне её жаль. Мы вытянулись на наших грубых простынях. Потолочные балки пахли кипарисом; в открытые окна лилось нежное дыхание весны, напоённое ароматом цветов. Время от времени доносились траурные мелодии, похожие на порывы ветра. Возле окна запел свою песнь соловей, тотчас, чуть подальше, засвистел другой, за ним третий. Ночь наполнялась любовью. Я не мог заснуть. Пение соловья смешивалось с жалобами Христа, и я тоже заставлял себя взбираться между цветущими апельсиновыми деревьями на Голгофу, наступая на крупные капли крови. В весенней синей ночи я видел, как холодные капли пота проступили по всему бледному слабеющему телу Христа. Мне виделось, как тянутся его руки, дрожа, будто он умолял или просил милости. Бедный люд Галилеи спешил за ним и кричал: «Осанна! Осанна!». Люди держали в руках пальмовые ветви и подстилали плащи ему под ноги. Он смотрел на тех, кто его любил, но ни один из них не угадывал его отчаяния. Только один он знал, что идёт на верную смерть. Под сиянием звёзд, молча плача, он утешал своё охваченное ужасом бедное человеческое сердце: «Сердце моё, как зерно пшеницы, ты тоже должно спуститься под землю и умереть. Не бойся. Иначе как ты сможешь стать колосом? Как сможешь ты накормить людей, умирающих с голоду?» Но его человеческое сердце трепетно билось и не хотело умирать… Вскоре весь лес вокруг монастыря наполнился пением соловьев, поднявшихся на влажные ветви и страстно занявшихся любовью. Вместе с ними трепетало, плакало, наполнялось печалью бедное человеческое сердце. Мало-помалу, незаметно для себя, влекомый страстями Господними и соловьиным пением, я предался объятиям сна, наподобие того, как душа вступает в рай. Не проспал я и часа, как, вздрогнув, проснулся, охваченный ужасом: - Зорба, - вскричал я, - ты слышал? Выстрел из пистолета! Но Зорба уже сидел на своей постели и курил. - Не сердись, хозяин, - сказал он, пытаясь сдержать свою ярость, - предоставь им самим сводить счёты. В коридоре были слышны крики, шарканье подошв, хлопанье дверей и где-то в отдалении жалобные стоны раненого. Я рывком встал с постели и открыл дверь. Передо мной появился высохший старик. Он протянул руки, словно хотел преградить мне дорогу. На нём был белый остроконечный колпак и длинная, до колен рубашка. — 147 —
|