|
Я хорошо помню, как я ехал в Париже из аэропорта в отель. Стоял теплый летний вечер, синее, сумеречное, но ясное парижское небо было облито оранжевым закатным светом. Машины, словно разноцветные жучки, быстро-быстро перебирали механическими лапками по окружной магистрали, перетекая из одной точки города в другую. Я вновь и вновь прокручивал в голове двадцать четыре часа, проведенные с Алисой, и уже заранее морально готовился к грому и молниям Александрины. Чем ближе я подъезжал к центру, тем больше на меня накатывала тоска, хотя я изо всех сил убеждал себя, что излечился от нее. Чтобы собраться с духом, убедить себя в том, что я больше не боюсь Александрины, что она отныне не сможет меня разрушать, я нервно и торопливо покрываю страницы дневника записями на английском языке: «Алиса, я скучаю по тебе, я вспоминаю твою улыбку, и мне тоже хочется улыбаться, ты вновь научила меня улыбаться, мне не хватает тебя, я хочу видеть тебя, ангел мой, ты не представляешь себе, что ты для меня сделала, мой белокурый итальянский ангел, да, мне посчастливилось встретить ангела». Мое такси подъехало к отелю в Марэ одновременно с такси Александрины — она привезла наши вещи. У меня бешено колотилось сердце, но не от чувства вины, а от непреодолимого страха сломаться под давлением Александрины. Каждый раз в ее присутствии я боялся почить в эмоциональном бою, и лишь наедине с собой или в компании других людей мне удавалось обрести равновесие. Однако на этот раз, вопреки ожиданию, она расположена ко мне. Она не кричит на меня, не укоряет. Что ж, тем лучше, даже если этим ее умиротворением я обязан тому, что она возобновила отношения с мобалийцем. Через несколько недель я действительно узнаю, что она переписывается с ним по электронной почте примерно с того самого момента, как я попрощался с Алисой в сквере в Романце. Ну вот, когда мы очутились в номере отеля перед широкой кроватью, словно специально для нас приготовленной, я решил использовать жену по назначению. Но стоило мне провести рукой между ног Алекс, как мой мозг вновь предал меня — просто какой-то порочный круг. Дурные мысли мешают эрекции. Вот уже три недели я не могу любить Алекс из-за чертова мобалийца, хотя на протяжении многих лет у меня возникала эрекция буквально по любому поводу, даже когда я скоблил мякоть дыни. Александрина не произнесла ни слова. Ни ободряющего взгляда, ни нежной руки, поглаживающей мои волосы в знак утешения, — ничего. Только говорящие глаза: «Забей». После ее возвращения из Кодонга эти глаза при любой возможности говорили мне: «Он имел меня во всех углах номера в отеле Кодонга». Бесстыжие глаза произносили целые тирады: «Выкручивайся как хочешь, неудачник, я тебе не нянька». Этих немых слов было достаточно, чтобы я почувствовал себя куском дерьма. Я вижу, что она опять изобразила на лице всю скорбь мира и вся эта скорбь для нее — я. Она аккуратно высвобождается из моих объятий, отворачивается и засыпает, словно сторожевой пес, всегда готовый перегрызть глотку. Как хорошо она умеет поджаривать меня на медленном огне! Но я не сдаюсь, я все вынесу, я спокоен, ей больше не удастся терроризировать меня, разрушать меня. Теперь меня не ранит даже та ужасная фраза, которую она бросила за неделю до моей поездки в Романце в ответ на мои сетования по поводу того, что из-за ее мобалийца у меня пропала эрекция: «Знаешь, меня это не устраивает. Или ты быстро придешь в норму, или…» На этот раз я не собираюсь лить слезы из-за своего предательского члена, я не собираюсь разочаровываться в жизни и проклинать все на свете, готовясь умереть от неудовлетворенного сексуального желания. На этот раз я просто засыпаю. — 40 —
|