|
— Я знаю, — кивнула Даниэлла, так и не притронувшись к четвертушке вафли, лежавшей у нее на тарелке. — Сказать почему? Потому что во всем, что ты пишешь, есть душа. Нет, не душа. Нет. Как же это сказать? Во всем, что ты делаешь, есть что-то такое... ну, как в «Лапе — раз, лапе — два »... или в «Стайке »... Знаешь, почему я полюбила твоего Стайка? В его груди бьется мое сердце. Он — не только колибри. Он — это я! Не понимаю, как тебе это удается! Я так писать не умею. Вероника — это не я. Я вообще не знаю таких хорьков, как она. Она — всего лишь выдумка. А вот Стайк... Стайк — настоящий! — Понимаешь, этот роман тоже уже готов. Он ждет меня, — продолжал Баджирон. — Но он прячется где-то во тьме, таится от меня. Вот бы он пришел ко мне так же, как все эти щенячьи повести! ВЖИК! Как вспышка света... Раз — и готово! — Он отломил огромный кусок вафли ребром вилки и принялся жевать, не теряя, однако, нить своих рассуждений. — Фомому гваф Уввен фкоро фдафтша...— Заметив, что Даниэлла хмурится в недоумении, он поспешно запил вафлю молоком. — По-моему, граф Урбен скоро сдастся, — повторил он. — И все-таки я до сих пор не понимаю толком, кто он такой. Даниэлла кивнула. — Классические романы быстро не пишутся. Любой другой на твоем месте уже бы сдался и все бросил. — Профессиональный писатель — это такой дилетант, который никогда не сдается, — напомнил ей Баджирон и решил, что пора наконец поговорить о чем-нибудь приятном. — А как твой Роман Номер Два? Даниэлла улыбнулась и радостно засопела. — Продвигается. Три тысячи слов в день. А иногда — даже пять. — Не может быть! — рассмеялся Баджирон. — Скажи правду. Как у тебя дела? — Это правда, Баджи. Вчера я написала две главы. Пятьдесят две сотни слов. — Да... — Баджирон вздохнул с пониманием. — И это за один день работы! Даниэлла стиснула лапки. — Я хотела сегодня отдохнуть, но Шантелле не терпится бежать. Я чувствую, как она просится... Небо выгибалось над долиной высоким куполом, трава шелестела на ветру, но веранда была хорошо защищена от непогоды, и лишь изредка легкий ветерок ерошил мех да поглаживал усы двух хорьков, сидевших за столом. И Баджирон решил сказать жене правду. — Я больше не могу писать книги для щенков. Она уставилась на него испуганно и удивленно. — Ох... Почему? Тебе ведь всегда это нравилось! — Когда придет время опубликовать мой роман, они станут помехой. — Как это — помехой? — недоуменно переспросила Даниэлла. — К тому времени, как мой роман увидит свет, меня должны будут воспринимать всерьез. — 31 —
|