|
Вверху страницы он написал название: «Все жесть». Потом зачеркнул «Все» и оставил только одно слово, почему-то со строчной буквы. жесть Toxic Kougar 23.06.09 для альбома «365 дней» 1 куплет: Мать задолбала при всех друганах Девчонка отшила тебя отвали ты ботан! Жесть!! В футбик ты мажешь по воротам У тебя крадут гигантские шары Жесть!! Ты хочешь сжать кулаки, воздух рвет грудь Ты разгорячен и весь матч торчишь на скамейке Жесть!! Ты заставляешь себя отдубасить десятилетнего сопляка Хочешь перескочить через загородку, падаешь, ломаешь себе зуб Жесть!! Я был озадачен. Разумеется, взволнован, но в некотором замешательстве. Это оказалось совсем не шифрованным посланием, пришедшим из загробного мира, в котором вам раскрылась бы потаенная сущность вашего ребенка. Ни особой нежности, ни серьезности в этих словах, ни внезапной задушевности. И ни намека на обращение ко мне, хотя я на это надеялся. Хуже того, он упоминал свою мать в качестве единственной родственной связи, словно я вообще не существую. — Вам известно такое выражение — «жесть»? — спросил я у новой знакомой, протягивая листок. Слегка склонив голову набок, она подошла ближе, и от ее движения вокруг разлился крепкий аромат крема для тела или лосьона для волос. Она взяла бумажку и, насупив внимательные брови, принялась читать. — Что-то вроде, может, «гадость» или «позор», нет? — через некоторое время предположила она, подняв на меня глаза. Затем, снова склонившись к тексту, дочитала до конца и, вежливо улыбнувшись, протянула мне тетрадную страничку: — Во всяком случае, занятные вирши. — Вы думаете? Я перечитал еще раз. Действительно, не лишены лихости и юмора. Такое мальчишеское и неоскорбительное выражение гнева успокаивало меня, доказывало, что, вопреки видимости и моим опасениям, он не был несчастным ребенком. — А гигантские шары — что это? — Я попытался улыбнуться. — Вы не знаете? — Она оживилась, в свою очередь, с веселой снисходительностью. — Это большая круглая конфета вроде чупа-чупса, которая меняет вкус и запах, пока ее сосешь, с жевательной резинкой внутри. Ее голос, растворяющийся в плотности воздуха и созвучный окружающему пейзажу, показался мне не таким низким, как по телефону. На миг мне даже захотелось закрыть глаза, чтобы вспомнить, как он звучал в первый раз. День снова обрушился мне на голову, но впервые после несчастного случая мне было легче. Не знаю почему, но в присутствии этой женщины я мог думать о Клемане без пронзительной боли. На этот раз мне не пришлось делать над собой усилие, чтобы улыбнуться ей: — 35 —
|