Уроки милосердия

В последнюю неделю марта мы прибыли в Берген-Бельсен. В вагоны нас набили, как селедок в банки, поэтому даже малейшее шевеление означало, что или в тебя упрется чья-то нога, или раздастся чей-то недовольный окрик. К тому же все отчаянно пытались держаться подальше от переполненного ведра, которое мы использовали в качестве туалета. Когда поезд остановился, мы выбрались наружу, держась друг за друга и пошатываясь, как пьяные. Сделав всего пару шагов, я опустилась на землю.

Первым, что я почувствовала, был запах. Не смогу описать его, даже пытаться не стоит. Жженая плоть Освенцима ничто в сравнении с этой вонью болезни, мочи, дерьма и смерти. Она забиралась в ноздри, горло, заставляя дышать через рот. Повсюду были груды мертвых тел: некоторые беспорядочно валялись, другие были аккуратно сложены, как строительные блоки или колода карт. Те, у кого хватало сил передвигаться, оттягивали тела в сторону.

В этом лагере болели тифом. А как здесь можно было не заболеть, когда в барак, рассчитанный на пятьдесят человек, набивались сотни людей, когда уборной служила дыра в полу, когда не хватало еды и свежей воды для тысячи узников, которых сюда загнали?

Мы не работали. Мы гнили. Ползали, как улитки, по полу барака, потому что только так могли все разместиться. Надзиратели приходили и уносили мертвых. Иногда уносили и живых. Они ошибались не специально; мы и сами не всегда могли сказать, кто жив, а кто уже умер. Всю ночь раздавались тихие стоны, кожа блестела от горячки, узницы страдали галлюцинациями. По утрам мы тащились на улицу на перекличку, выстраивались в ряд, и нас часами считали.

Я подружилась с женщиной по имени Тауба, которая с дочерью Сурой раньше жила в Хрубешуве. У Таубы была ценная вещь, за которую она отчаянно держалась, как когда-то я — за кожаный блокнот. Это было потертое, кишащее вшами одеяло. Они с Сурой укрывались им от снега и непогоды во время перехода сюда. Они пережили ночи, когда другие умерли от холода. Теперь Тауба пыталась согреть Суру, которая заболела через несколько дней по приезде в лагерь. Она кутала дочь в одеяло, качала ее на руках, пела колыбельные. Когда наступало время переклички, мы с Таубой поддерживали Суру с двух сторон.

Однажды ночью в забытьи Сура начала молить о еде. Тауба прижала ее к себе.

— Что ты хочешь, чтобы я приготовила? — прошептала она. — Жареного цыпленка? С подливкой, морковью в карамельном соусе и картофельным пюре? — Глаза ее блестели от слез. — С маслом, огромным куском, как снежная вершина на горе. — Она еще крепче обняла Суру, голова девочки откинулась на тоненькой шейке-стебельке. — А утром, когда ты проснешься, я приготовлю свои фирменные блинчики с творогом, посыпанные сахаром, бобы с яйцами и ржаным хлебом, а еще свежую голубику. Будет столько еды, Сурель, что ты всего не осилишь!