|
Наверное, так комендант решил наказать меня за воровство. Или кто-то пытается спасти меня от более страшной судьбы, усадив в поезд, который увезет меня подальше от лагерфюрера. После того, что герр Диббук со мной сделал, у меня не было причин верить в то, что он вообще обо мне думает. Или задается вопросом, пережила ли я эту ночь. С другой стороны, воображение помогало мне выживать в аду все эти месяцы. Спустя несколько часов после прибытия в Гросс-Розен, когда стало понятно, что здесь нет женских бараков и нас отвезут в лагерь под названием Нова-Суль, я стянула рукавицы, чтобы осторожно потрогать разбитое лицо, и что-то упало мне на колени. Крошечный свиток, записка. Я поняла, что надзиратель, который развязывал мне руки, не просто возился с узлами. Он сунул мне эту записку. На клочке бумаги были водяные знаки, как на тех бумагах, которые в последние несколько месяцев я каждый день заправляла в печатную машинку. «ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?» — прочла я. Больше гауптшарфюрера я никогда не видела. В Нова-Суле я трудилась на текстильной фабрике Грушвица. Сначала я должна была сучить нить — темно-красную, которая пачкала руки, — но поскольку до этого я работала в тепле и у меня был доступ к еде, то оказалась крепче многих женщин и вскоре меня отправили грузить в вагоны ящики с боеприпасами. Мы работали бок о бок с политическими заключенными, поляками и русскими, которые разгружали прибывшие железнодорожные вагоны. Один из поляков начинал заигрывать со мной, как только я приближалась. Разговоры были запрещены, и он, когда надзиратель не видел, передавал мне записки. Он звал меня Пинки — Розочка — из-за цвета моих рукавичек. Нашептывал мне лимерики, чтобы развеселить. Некоторые женщины шутили, что у меня появился дружок, говорили, что ему, должно быть, нравятся девушки, которые строят из себя недотрогу. На самом деле я ничего не строила. Не отвечала ему из-за страха быть наказанной, а еще потому, что болела челюсть. Я уже две недели работала на фабрике, когда однажды он подошел ко мне ближе, чем разрешалось. — Если сможешь, беги. Этот лагерь будут эвакуировать. Я не поняла, что это означает. Нас расстреляют? Или отвезут в другой лагерь, в лагерь смерти, как тот, из которого меня забрали? Меня отправят назад в Освенцим? К лагерфюреру? Через три дня девятьсот женщин из лагеря собрали и в сопровождении конвоя вывели за ворота. До рассвета мы преодолели километров двадцать. Те, кто захватил из лагеря свои скудные пожитки — одеяла, кастрюли, все, чем успел обзавестись, — начали оставлять их на обочинах. Нас гнали в Германию, так мы все решили. Впереди колонны узники толкали походную кухню, где готовили еду для эсэсовцев. Телега сзади подбирала тех, кто умер от истощения. Я предположила, что немцы заметают следы. По крайней мере, так казалось первые два дня, а потом офицеры обленились и начали стрелять в тех, кто падал. Тела так и оставались на дороге. Остальные просто обходили их, как ручей обтекает камень. — 235 —
|