Уроки милосердия

Я много думала о счастливых концах. Вспоминала то, о чем мы с Йосеком беседовали за мгновение до того, как все произошло . О злодеях, о героях. Разве упырь из моей истории был тем, кто терроризировал окрестности? Разве его нужно было преследовать?

Однажды, пока у остальных учеников был урок Закона Божьего, я сидела на ступеньках, которые вели на второй этаж школы, и вместо сочинения писала свою историю. Я только-только начала описывать сцену, когда разгневанная толпа стучит в двери Ани. Карандаш не успевал за моими мыслями. Я чувствовала, как колотится сердце, когда представляла, как раздается стук, как дверь разносят в щепки ударами орудий, которые горожане принесли для суда Линча. Я чувствовала, как пот струится по спине Ани. Я слышала их немецкий акцент через толстые входные двери…

Но на самом деле немецкий акцент, который я слышала, принадлежал герру Бауэру. Он сел рядом со мной на ступеньки, наши плечи почти соприкоснулись. Мой язык, казалось, стал раза в четыре больше — я не смогла бы ничего произнести, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

— Фрейлейн Левин, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы узнали об этом от меня.

Что узнала? Что?

— Сегодня мой последний рабочий день, — признался он по-немецки. — Я возвращаюсь в Штутгарт.

— Но… зачем? — с трудом выговорила я. — Вы нам здесь нужны.

Он улыбнулся своей прекрасной улыбкой.

— По всей видимости, я понадобился и своей стране.

— А кто же будет нас учить?

Он пожал плечами.

— Мое место займет отец Черницкий.

Отец Черницкий был пьяницей, и я уверена, что единственное немецкое слово, которое было ему известно, — слово «lager» («пиво»). Но мне не нужно было даже озвучивать свои мысли, герр Бауэр думал то же самое.

— Ты сможешь учиться дальше сама, — твердо сказал он. — Обязательно совершенствуйся. — Потом герр Бауэр посмотрел мне в глаза и впервые за время нашего знакомства обратился ко мне по-польски: — Для меня было большой честью учить тебя.

Когда он спустился вниз, я побежала в женский туалет и разрыдалась. Я плакала из-за герра Бауэра, из-за Йосека, из-за себя самой. Я плакала потому, что не могла отказаться от грез о герре Бауэре, и понимала, что его больше не будет в реальной жизни. Я плакала потому, что, когда вспоминала свой первый поцелуй, чувствовала, как внутри все сжимается. Даже после того, как я умылась холодной водой, глаза оставались красными и опухшими. Когда на математике отец Йармик поинтересовался, все ли у меня в порядке, я сказала, что вчера получила грустное письмо от своей кузины из Кракова.