|
Я прошу у хозяйки книжного магазина прощения за оставленный у нее в квартире беспорядок. Она говорит: – Какое это имеет значение? Мы с дочкой уже все прибрали. Больше всего там было бумаги. Я сожгла скомканные листы бумаги и то, что было в мусорной корзине. Остальное я сложила на стол, но полиция все забрала. Помолчав, я говорю: – Я должен вам еще за два месяца. Она смеется: – Я с вас слишком дорого брала за такую маленькую квартиру. Но если вы обязательно хотите рассчитаться со мной, можете это сделать, когда приедете в следующий раз. Может быть, через год. Я говорю: – Вряд ли я смогу вернуться. Вам заплатит мое посольство. Она спрашивает, нужно ли мне что‑нибудь, я отвечаю: – Да, бумага и карандаши. Но у меня совсем нет денег. Она говорит: – Как я сама не догадалась? Назавтра она опять приносит суп, пачку бумаги в клетку и карандаши. Я говорю ей: – Спасибо. Посольство вернет вам деньги за все. Она говорит: – Вы все время говорите о деньгах. Давайте лучше поговорим о чем‑нибудь другом. Например, что вы пишете? – Это совершенно неинтересно. Она настаивает: – Мне только хочется знать, пишете ли вы о том, что было в действительности, или выдумываете. Я отвечаю ей, что пытаюсь писать, как все было в действительности, но в какой‑то момент рассказ становится невыносимым именно в силу своей правдивости, и тогда приходится исправлять. Я говорю, что пытаюсь рассказывать свою жизнь, но не получается, не хватает мужества, мне слишком больно. Тогда я начинаю приукрашивать, описываю вещи не так, как они происходили, а так, как мне хотелось бы, чтобы они произошли. Она говорит: – Да. Бывает, что жизнь грустнее самых грустных книг. Я говорю: – Вот именно. Какой бы грустной ни была книга, она не может быть такой же грустной, как жизнь. Помолчав, она спрашивает: – Вы хромаете после какого‑то несчастного случая? – Нет, это из‑за перенесенной в детстве болезни. Она добавляет: – Хромота почти незаметна. Я смеюсь. * * *Мне снова есть чем писать, но нечего пить и курить, кроме тех двух‑трех сигарет, которые дает мне сторож после обеда. Я прошу свидания с офицером полиции, он сразу же меня принимает. Его кабинет на втором этаже. Я поднимаюсь по лестнице. Сажусь на стул напротив офицера. У него рыжие волосы, и лицо покрыто веснушками. На столе перед ним незаконченная шахматная партия. Офицер смотрит на доску, выдвигает пешку, записывает ход в блокнот и переводит на меня свой бледно‑голубой взгляд: — 144 —
|