|
Она колеблется: — Я бы сказала… слишком убежденным. — Вы бы сказали, что старались изо всех сил, чтобы вызвать детей в качестве свидетелей? — Да. — В свете тех двенадцати обвинительных приговоров, как вы считаете, ваша работа с детьми оказалась успешной? — Нет, я бы так не сказала, — прямо отвечаю я. — Но разве все те преступники не оказались в тюрьме? — На слишком короткий срок. — И тем не менее, миссис Фрост, — ведет свое Квентин. — Для двенадцати детей вы заставили правосудие работать. — Вы не понимаете! — с жаром отвечает она. — Это был мой ребенок. Мой долг как прокурора совсем в другом. Я должна для каждого из них, насколько могу, вершить справедливость. И я делала это. Все остальное, что происходило за пределами зала суда, — дело их родителей, не мое. Если мать решила податься в бега, чтобы держать ребенка подальше от отца-насильника, — это ее решение. Если мать не может смириться с приговором и убивает насильника — я не имею к этому никакого отношения. Но на этот раз я уже не прокурор. Я становлюсь матерью. И уже от меня зависит, что предпринять, чтобы обезопасить своего сына… любыми путями. Именно этого момента Квентин и ждал. Четко уловив ее гнев, он подходит ближе к свидетелю. — Вы сейчас намекаете, что вашему сыну полагается справедливости больше, чем другому ребенку? — Те дети — моя работа. Натаниэль — моя жизнь. Фишер Каррингтон тут же вскакивает с места: — Ваша честь, мы бы хотели объявить небольшой перерыв. — Нет, — одновременно отвечают судья и Квентин. — Этот ребенок — ваша жизнь? — повторяет Квентин. — Да. — Следовательно, вы готовы обменять свою свободу на безопасность сына? — Разумеется! — Вы думали об этом, когда приставили пистолет к голове отца Шишинского? — Конечно думала! — гневно отвечает она. — Вы думали о том, что единственный способ защитить вашего сына — это выпустить все эти пули отцу Шишинскому в голову… — Да! — …убедиться, что он никогда не выйдет живым из зала суда? — Да! Квентин откидывается на спинку стула. — Но вы уверяли нас, миссис Фрост, что в тот момент вообще ни о чем не думали, — говорит он и пристально смотрит на Нину, пока она не опускает глаза. Когда Фишер встает, чтобы продолжить допрос, я не могу унять дрожь. Как я могла, кто тянул меня за язык? Я обвожу безумным взглядом лица присяжных, но ничего не вижу: по лицам присяжных никогда ничего нельзя понять. Одна женщина едва не плачет. Вторая в углу разгадывает кроссворд. — Нина, — говорит Фишер, — когда вы в то утро находились в зале суда, вы думали о том, что готовы обменять свою свободу на безопасность Натаниэля? — 243 —
|