|
9
Ничего бы у них не получилось; они сами себя обманывали. Она вечно летает между их квартирой в Сиднее и Веллингтоном, чтобы быть поближе к маме. С тех пор как отец заболел и умер, Хелена стала нужна матери, и будет нужна, поката не придет в себя. А придет ли?
Карл большую часдъ времени проводит в Лондоне, потом ездит в Эдинбург повидать собственную мать, а в остальное время носится по миру с ящиком дисков. Как же она возненавидела эту блестящую железную коробку, ее воротит при виде того, как он заполняет его, аккуратно отбирая записи с полок, занимающих целую комнату у них дома.
С ним было хорошо, но все подходит к концу. Они не сумели принести жертвы, необходимые, чтобы остаться вместе; не выполнили обязательства, не пошли на уступки, которые позволили бы их отношениям продлиться достаточно долго. Помолвка стала бессмысленным романтическим жестом, торжеством надежды над расчетом. Альтернативный выход из сложившейся тяжелой ситуации они не обсуждали. Рано или поздно в разъездах он встретит другую.
Она обязана была сказать ему лично, что хочет уйти. А еще о своей беременности, и о том, что прервала ее. Но справится ли она с двумя этими задачами, или хотя бы с одной? Она посмотрела на обручальное кольцо, размышляя, не убрать ли его в сумочку. Но так и не собралась с духом.
10
Вернувшись домой, Альберт Блэк стал искать утешения в мыслях о своих христианских подвигах. Вспомнился тягостный конфликт с чиновниками из министерства образования, и настроение снова упало. Скандал, бунт сослуживцев против его методов и дисциплины. Под жарким, неусыпным солнцем он понял, что начинает уважать ислам. У них нет проблем с сатанистами, а христианский мир перестал усердно нести свой крест, мы терпим, даже потворствуем богохульникам. Вспомнился Терри Лоусон.
“Уста его полны проклятия, коварства и лжи;
Под языком - его мучение и пагуба”.
По возвращении домой Блэк с удивлением обнаружил, что внук и бесстыдная распутница сидят вместе при полном одобрении родителей! Ему предстала словно бы нормальная семейная сцена во всех смыслах!
- Привет, отец? - поздоровался с ним Уильям Блэк.
Альберт резко кивнул вставшему сыну, который, отозвав его в сторону, провел его через оранжерею в сад.
- Знаешь, получилось, конечно, неловко.
- Такты знал, что под твоей собственной крышей поселился грех. Хорошо, хоть я вижу некоторое раскаяние. У Сатаны...
Уильям взмахом руки оборвал речь отца. Альберт увидел, что на лице сына написано негодование.
- Слушай, отец, Билли и Валда - разумные и взрослые дети. Они встречаются уже полтора года, и у них тесные отношения. Они занимаются тем, чем всегда занимались молодые влюбленные, и ни тебе, ни кому бы то ни было не стоит вмешиваться.
- Понятно.
- Что именно тебе понятно? Мне на самом деле хочется знать, - с вызовом заявил Уильям.
Рассвирепевший Альберт Блэк вперился в сына испепеляющим взором. Когда Уильям был мальчиком, это выражение лица всегда пробуждало в нем должную почтительность. Но то было давно, теперь он смело встретил взгляд отца, и в медленном, презрительном покачивании головы Блэк увидел, что эта игра вызывает у него тоску. От унижения его голос сорвался на визг:
- Понятно, что ты давно хотел устроить такой разговор!
- Хотел, и зря не завел его раньше, - сказал Уильям. Голос его подскочил на октаву, в глазах пылали гнев и насмешка. - Прежде чем ты меня назовешь “робким” или “трусливым”, как в детстве, я скажу тебе, что молчал исключительно ради мамы. Твой вечный бред... - Он вновь покачал головой. - Вся эта викторианская, фашистская ахинея. Она мне плешь проела, от нее ум за разум заходит, - сказал он с американским прононсом.
Блэк молча смотрел на сына, не находя ответа. Он понял, что Уильям не врет. Давным-давно он перестал бояться отца и выказывал почтение лишь потому, что уважал чувства матери. После ее смерти притворство потеряло смысл. Только жена защищала Альберта Блэка от неуважения сына; мальчик сдерживался и хранил то, что осталось от семьи, исключительно ради матери.
- Веришь или нет, но я по-прежнему считаю себя христианином, и поскольку ты сделал все, чтобы отвратить меня от веры, надо думать, она подлинная.
- Я хотел как лучше. - Блэк задыхался, в его голосе, тихом и высоком, прорезался благочестивый трепет. - Я дал тебе пищу, одевал тебя, заплатил за образование...
- За это я тебе благодарен. Ноты не давал мне быть самим собой и совершать собственные ошибки. Тебе хотелось, чтобы вместо собственного пути я выбрал твой, стал твоей копией, а Крисси - маминой.
- Разве плохо быть похожей на мать?
- В принципе нет, но она же другая.
- Если бы она нашла себе достойного парня и остепенилась...
- Отец, она лесбиянка! Проснись!
Уильям вышел, качая головой. Онемевший Альберт остался в смятении размышлять над услышанным, а солнце тем временем садилось за далекие небоскребы.
“Кристина...”
Долгое время Блэк стоял, ощущая в колене пульсирующую боль, и взгляд его блуждал по заливу. Вдруг за спиной примирительно раздалось:
- Дедушка, пойдем за стол.
В дверях оранжереи стоял Билли. У него на голове красовалась панама, которую обычно носил Блэк. Тут до него дошло, что ему дали головной убор не сына, а внука.
- Не хочется, - просипел Блэк, с муками отдавая себе отчет, что впадает в детство, но не в силах побороть одолевшую его мелочность.
- Я знаю, в душе ты правильный мужик, - сказал Билли, - но временами сказочно козлишь.
Блэка накрыла волна ярости, и он грозно двинулся к подростку, остановившись, лишь когда с улицы на крыльцо взошел Уильям и встал между ними.
- Отец, не смей поднимать руку на моего сына. Я тебе запрещаю.
Предельно униженный этими словами, Альберт Блэк, отпихнув два поколения своих потомков, побрел к себе в комнату.
— 32 —
|