|
Все это Таня отметила мельком, по привычке отмечать и замечать, догадываясь, что у этих людей существуют немалые трудности в способах самоутверждения. И тем не менее получасовой разговор с ответственным секретарем ей скорее понравился: бескорыстным его служением делу, нежалением на неизвестного автора времени, теми советами, которые ей давались. Все это было умно, достаточно тонко и свидетельствовало о внимательном знакомстве с текущими публикациями. Витиеватость речи не исчезла, но появилась в ней основательная, тяжеловатая серьезность. Таня согласилась попробовать написать, честно пробовала, ничего не получалось. После этого Михаил Алексеевич, так звали ответственного секретаря, звонил еще несколько раз и однажды попросил разрешения «нанести визит», явился к ним на Кисловский с цветами, в той же длиннополой куртке, был отменно любезен с Денисовым и ему тоже предлагал сотрудничество, и только что-то слегка холуйское проскальзывало в нем, когда он поворачивался к собеседнику — почти пугливо: он боялся чего-то не знать, о чем-то вовремя не услышать, оказаться не в курсе. Он, как выяснилось, пришел к Тане, за консультацией, задал несколько разумных вопросов, но все как-то без главной идеи, и так и неясно было, о чем он собирался писать. Ясно было одно — он искал красивого и стройного, легко поддающегося описанию и прославлению. Но красивое и стройное чаще всего оказывалось неинтересным и неперспективным, а главное, вовсе не отражало сути того ежедневного труда, из которого складывалась их малоэффективная наука. Таня попыталась ему объяснить, что выковыривание изюма из булок обычно ведет к поражению: человек быстро кончается как исследователь. Михаил Алексеевич внимательно выслушал, кивнул, обрадовался новой теме и предложил ей написать статью «Черный хлеб науки», «дабы направить в нужное русло творческие потенции молодого поколения». Он не понял, что она пыталась дать ему совет. В конце концов Таня что-то написала — беспомощно-стыдное — и явилась в редакцию. Замшевый улыбнулся ей на лестнице как своей, да и остальные с помощью микроскопических телодвижений изобразили, что она отныне не чужда здешним стенам. «Необходимо надо начинать работать», — сказал Михаил Алексеевич, прочитав текст, глаз его заметно поехал вбок, в окно. За окном шел снег, давно не крашенные особнячки горбатого переулка, казалось, стеснялись своей немощи, в окнах напротив выстроились банки с капустой, мальчишка на санках покатил вниз по переулку и снова вернулся. «Так это вы Денисова? А я вас жду! — невысокая, очень хрупкая женщина вошла неслышно и засмеялась без всякой причины. — Правда, Миша?» — без приглашения уселась в кресло, что было не совсем нормой для этого начальственного кабинета, легко закинула ногу за ногу, не одернув юбки, потом посмотрела Тане в глаза, не мимо, не в сторону, доброжелательно и весело. В глазах вошедшей без стука редактрисы не таилось подвоха, как это сплошь и рядом случается с женщинами в присутствии мужчин. Лет ей было поразительно мало для столь серьезной редакции. Михаил Алексеевич был, кажется, безоружен перед волнами энергической веселости, исходившей от этой женщины. Более того, он не пытался играть с ней в игру «необходимо надо», в разговоре с ней не употребив ни одного из своих излюбленных штампов, и это было странно. — 49 —
|