Рай в шалаше

— Извини, но ты удивительно невнимательна сегодня, — обидчиво сказал Костя. — Так вот, когда человек из всего множества своих потенций осознает главную, это и есть фокализация.

— Костя, отойди подальше, — попросила Таня. — Видишь, я кастрюли начала мыть, могу тебя забрызгать, отойди, сядь.

Костя отошел от одной двери и теперь стоял, прислонясь к другой, балконной.

— Да брось ты эти кастрюли! — произнес он с досадой. — Давай лучше поговорим, ты поняла, что в своих рассуждениях я шел от Ухтомского, от его доминанты? Нет? — переспросил он. — Странно, я думал, ты догадаешься. Со мной случилась необычная вещь, ты знаешь. Я хорошо помню Алексея Алексеевича Ухтомского, помню его бороду, сапоги, косоворотку, помню, как он гладил меня по голове и рассказывал разные истории из своего детства, он был князь, учился в духовной семинарии, кем он только не был, фантастическая биография, ты знаешь. Он подолгу разговаривал с отцом, они часто спорили, все разговоры, разумеется, ушли из памяти. Но едва я начал думать обо всем этом круге проблем, как всплыло все, интонации голоса, слова, и меня осенило, я понял, о чем они спорили. Детское фотографическое запоминание, любопытный феномен... ты слушаешь, Таня, посмотри на меня!

Она посмотрела.

3

И вот тут-то вроде все и должно было бы начаться: объяснение или скандал, завершающийся объяснением, или хотя бы маленький срыв, отстраняющий жест с трудом сдерживаемого раздражения...

А случилось все наоборот.

Отведя упавшую на глаза прядь волос мыльной рукой, Таня посмотрела на Костю, но увидела и почувствовала совсем не то, что мы от нее ожидали... она увидела немолодого человека, совсем уже седого, усталые, натруженные глаза, продольные морщины, увидела, что он плохо выбрит и на левой щеке у него ранка от небрежного бритья, заметила, что на пиджаке вот-вот оторвется пуговица, что тапочки прохудились, на месте больших пальцев дырки... И это общее выражение робкой зависимости от нее... И сердце Тани наполнилось нежной виновностью перед Костей, его ранней старостью, никому ненужностью, ни одному человеку, кроме Тани. Но именно от нее Костя не получал в последнее время ничего, кроме раздражения... В разговорах с ней он потерял верный тон, это так, но его ли вина, что Таня подросла и уже могла разговаривать с учителем на равных, а он, как всякий учитель, ничего не замечал и по-прежнему беседовал с ней так, будто каждая его мысль значительна и полна смысла. Его ли вина... надо уметь понимать, терпеть, смиряться и принять его, наконец, таким, какой он есть.