Эмма касается руки Джейкоба. — Ты понимаешь? — Да, — отвечает он. — Теперь я могу идти? Вы хотя бы понимаете, как сложно отмыть со стен кукурузный сироп, если он высохнет? Я совершенно не обращаю на его слова внимания. — Правило номер четыре: ты будешь надевать костюм с галстуком. Я не желаю слушать, что у вас нет на это денег. Эмма, это не обсуждается… — Никаких пуговиц, — безапелляционным тоном заявляет Джейкоб. — Почему? — Потому что они колют мне грудь. — Ладно, — иду я на уступки. — Как насчет водолазки? — Почему я не могу надеть свою счастливую зеленую трикотажную рубашку? — удивляется Джейкоб. — Я надевал ее, когда сдавал тест на проверку академических способностей и набрал восемьсот баллов по математике. — Может быть, подойдем к твоему шкафу и что-нибудь выберем? — предлагает Эмма. Мы опять тащимся наверх, на этот раз в комнату Джейкоба. Когда мы проходим мимо ванной, я намеренно избегаю смотреть в ту сторону. Хотя полиция оставила вытяжной шкаф у себя в качестве улики, Джейкоб соорудил новый, перевернув кашпо. Новый шкаф не прозрачный, как аквариум, но, должно быть, работает, потому что я чувствую запах клея. Эмма распахивает платяной шкаф. Если бы я не видел это собственными глазами, никогда бы не поверил. Одежда Джейкоба аккуратно развешана согласно цветовой палитре, вещи не соприкасаются. В голубой зоне висели джинсы и брюки из твида, разноцветные футболки с длинными и короткими рукавами. И, согласно цветовой последовательности, та самая счастливая зеленая рубашка. Тут она выглядела, как святыня гея. Есть четкая граница между невменяемостью и неуважением к суду. Я делаю глубокий вдох, не зная, как объяснить это клиенту, которого заботят только собственные ощущения от планки с пуговицами на груди. — Джейкоб, — говорю я, — ты должен надеть рубашку с воротником. И галстук. Мне очень жаль, но из этого ничего не подходит. — Какое отношение мой внешний вид имеет к тому, чтобы говорить суду правду? — Потому что ты предстанешь перед присяжными, — отвечаю я. — Поэтому необходимо произвести хорошее первое впечатление. Он отворачивается. — Я все равно им не понравлюсь. Меня никто не любит. И по его тону слышно, что он не испытывает сожаления по этому поводу. Просто констатирует факт — вот так устроен мир. После того как Джейкоб уходит убирать беспорядок, я вспоминаю, что в комнате со мной находится еще и Эмма. — Там в ванной… не знаю, что сказать. — Она опускается на кровать сына. — Он постоянно этим занимается, инсценирует для меня места происшествий, чтобы я разгадывала. Это доставляет ему радость. — 266 —
|