Доктор Кон делает очередную пометку. — Ты доверяешь своему адвокату, Джейкоб? — Нет, — отвечаю я. — Не успели мы познакомиться, как я на три дня угодил в тюрьму. — Ты одобряешь его манеру вести дело? — Конечно же, нет. Он должен рассказать правду, тогда все обвинения будут сняты. — Все не так просто, — говорит доктор Кон. — В «Моем кузене Винни» это сработало, — возражаю я. — Когда Джо Пеши сообщил суду, что машина не та, которую опознал свидетель, потому что у этой машины другие шины. И так же случилось в «Блюстителях порядка», в восемьдесят восьмой серии. Хотите, расскажу? — Нет, спасибо, — говорит доктор Кон. — Джейкоб, как бы ты отнесся к тому, что свидетель солгал под присягой? Я почувствовал, как начинают подрагивать пальцы, поэтому накрыл их второй рукой, чтобы успокоиться. — А как бы я узнал, что он солгал? — отвечаю я. — Только сам лжец знает, что говорит неправду. ОЛИВЕРПо бумагам выходит, что Джейкоб Хант не только способен предстать перед судом, но и производит, черт возьми, впечатление слушателя подготовительного курса юрфака, который, по всей видимости, более компетентен, чем я, и мог бы защищать себя сам. «Только сам лжец знает, что говорит неправду». Я уже в третий раз перечитываю ответы Джейкоба на вопросы государственного психиатра доктора Кона, и в третий раз у меня возникает вопрос: неужели Джейкоб Хант — гений с фотографической памятью, которая так пригодилась бы мне во время обучения на юридическом? Или он просто пудрит мозги матери… и всем остальным тоже? Как бы там ни было, последний раз прочитав отчет, я понял, что у меня, черт возьми, нет ни единого шанса высказать сомнения в его дееспособности, — особенно в таком штате, как Вермонт. Нет, кто сейчас чувствует себя недееспособным, так это я, потому что обязан сказать Эмме, что не стану даже «бодаться» с обвинением по этому вопросу. Еду к Хантам. Поскольку Эмма с Джейкобом находятся фактически под домашним арестом, я не могу требовать, чтобы они приехали ко мне в контору. Тор сидит у меня на коленях, засунув голову под руль. Я поворачиваю на подъездную аллею и выключаю зажигание, но остаюсь сидеть в машине. — Если она взбеленится, — говорю я псу, — надеюсь, ты меня защитишь. Я засовываю Тора за пазуху, потому что на улице холодно, около нуля, и направляюсь к входной двери. Я даже не успеваю постучать, как Эмма открывает дверь. — Привет! — говорит она. — Рада встрече. — Она даже пытается улыбнуться: улыбка придает ей кротость. — Должна сказать, когда безвылазно сидишь в четырех стенах, даже приход электрика кажется знаменательным событием. — 185 —
|