Полужизнь

после очередного кутежа, я вышел из дома отца и, одетый как представитель

своей касты, босиком и голый до пояса, отправился в храм. Мой отец никогда

не носил обуви. Я же всегда носил ботинки, снимая их только по случаю, в

дни религиозных праздников, и кожа на подошвах моих ног была мягкой и

тонкой, не то что у отца. Скоро мои подошвы стали очень чувствительными, и

я с тревогой подумал о том, что будет, когда взойдет солнце и булыжники,

которыми вымощен двор перед храмом, накалятся как следует.

Как и мой дед много лет назад, в течение дня я перемещался по двору

вслед за тенью. После вечерней молитвы мне предложили еды. Потом,

дождавшись удобного момента, я объявил себя нищенствующим монахом и

попросил у браминов убежища, заодно сообщив им о своем происхождении. Я не

пытался скрыться. Двор перед храмом был таким же людным местом, как главная

улица. Я думал, что чем больше народу меня увидит, чем громче я заявлю о

своей жертве, тем меньшая опасность будет мне грозить. Но меня знали

немногие, и прошло некоторое время, дня три или четыре, прежде чем о моем

побеге в храм стало известно и разразился скандал.

Директор колледжа и чиновники из налогового департамента уже

собирались атаковать меня, но тут дядя девушки устроил демонстрацию. Это

всех очень напугало. Меня никто не тронул. Вот как, к огромному моему

огорчению, преследуемый грустными мыслями об отце и о нашем прошлом, я

сделался своего рода знаменем неполноценных.

Это продолжалось недели две-три. Я не знал, куда мне деваться, и не

имел ни малейшего представления о том, к чему все идет. Я не представлял

себе, долго ли еще пробуду в этом странном положении. Государственные

юристы делали свое дело, и я знал, что, если бы не подстрекатель, никакие

убежища не спасли бы меня от суда. Тогда у меня появилась идея поступить