Похищение

И в то же время оба жестоко ошибаются.

Сзади неслышно подходит Рутэнн и пугает меня до смерти.

— Я так испугалась!

Она опускается на землю.

— Я раньше часто сюда приходила, — говорит она. — Когда мне нужно было хорошенько что-нибудь обдумать.

Я подтягиваю колени к подбородку.

— А о чем ты думаешь сейчас?

— О том, каково это — возвращаться домой, — говорит Рутэнн, глядя на далекие вершины Сан-Франциско. — Я рада, что ты поехала со мной.

Я улыбаюсь.

— Спасибо.

Она прикрывает глаза от ослепительно-красного сияющего заката.

— А о чем думаешь ты? — спрашивает она.

— О том же, — отвечаю я и рву коричневую бумагу в клочья.

Мы вместе смотрим, как ветер уносит их прочь.

На следующее утро, еще до рассвета, деревенская площадь уже забита людьми. Одни сидят на металлических складных стульях, кто-то примостился на крыше дома. Рутэнн с Вильмой выбирают себе место под навесом на самом краю площадки. Солнце еще не взошло, но танец будет длиться целый день, а к тому времени палить уже начнет немилосердно.

Софи почти не разговаривает, только, примостившись у меня под боком, трет глаза. Она смотрит на привязанного к крыше золотого орла, который каждую пару минут хлопает крыльями и порой даже кричит.

Когда солнце кулаком вздымается над горизонтом, из kivas, где их подготавливали, появляются кацины, все сразу. На площади вырастает гора подарков. Поскольку вчера ночью не было дождя, пить сегодня нельзя, как бы ни припекало.

Их без малого пятьдесят — это кацины Hoote, как мне сообщают, — и все одеты совершенно одинаково: белые юбки с красными кушаками, узорные набедренные повязки. На руках — браслеты, грудь обнажена; на левых лодыжках — бубенцы, на правых — погремушки. Еще по погремушке в правой руке, в левой — можжевельник, womapi. Между лопаток у каждой красуется ракушечное ожерелье, к задам прилеплены лисьи хвосты. Тела их покрыты красной охрой и присыпкой из кукурузной муки, но самое яркое в их костюмах — маски, веера перьев, вонзенные в громадные деревянные головы черных псов с оскаленными зубами и вытаращенными глазами.

Когда начинаются песни, Софи утыкается мне в шею. Глубокая, нутряная песня нарастает, близится крещендо. Кацины парами вращаются в такт музыке, понукаемые стариком-кукловодом, который попутно рассыпает во все стороны кукурузную муку.

Рутэнн поглаживает Софи по спине.

— Не бойся, Сива, — говорит она. — Они не причинят тебе вреда. Напротив, они тебя защищают.