Пинбол

– Раз я не подписываю письма, то и лицо свое показывать не должна.

Он улыбнулся.

– Много ли у тебя хороших фотографий?

– Не так чтобы очень. – Помолчав, она добавила: – Эй, а может, нам снять то, что нужно, самим? Эдакие возбуждающие ню. Для него я могу даже раздеться.

– Тоже неплохая мысль, но его может возмутить, что ты позируешь другому мужчине.

– Конечно возмутит, – согласилась Андреа, – нам не следует вызывать у него отрицательные эмоции. Можем мы сделать такие снимки, чтобы он подумал, будто я снимаюсь в одиночестве, используя фотоаппарат с таймером?

– Я полагаю, да. Но зачем? – спросил Домострой.

– Чтобы возбудить его. Заставить волноваться от одного моего вида.

– Ты уже все продумала, не так ли? – Ее последние слова явно произвели впечатление на Домостроя.

– Кто-то должен был это сделать, – ответила она. – Послушай, Патрик, раз Годдар умудряется столь долгое время сохранять свою анонимность, то он, должно быть, изрядный хитрец. Значит, мы будем еще хитрее. Надо проследить за тем, чтобы ни на моих письмах к нему, ни на фотографиях не осталось отпечатков моих пальцев. Если он начнет проявлять ко мне интерес, то вполне может постараться проверить их, а ведь мы не хотим, чтобы он вычислил меня, прежде чем я вычислю его, не так ли? – Она стрельнула глазами и вдруг расхохоталась.

– Что тут смешного? – удивился Домострой.

– А вдруг выяснится, что Годдар предпочитает мужчин? – объяснила она.

– В этом случае, – улыбнулся Домострой, – выяснится также и то, что у вас много общего.

Они загорали совершенно голыми на крыше ее дома. Положив голову на свернутое полотенце, Андреа спала, раскинувшись рядом с Домостроем. Он наблюдал за единственной капелькой пота, появившейся на ее шее, скатившейся на грудь, задержавшейся на соске, – вот она соскользнула вбок и, не встретив на своем пути ни единого препятствия, способного задержать ее, побежала по сухой гладкой поверхности ее живота.

Затем он посмотрел на себя. Пот скапливался в морщинах и складках его кожи и ручьями стекал по телу. Не в состоянии больше терпеть жару, он натянул трусы и поднялся. Под ним в знойном мареве вытянулись улицы Манхэттена. Легкий ветерок доносил запах смолы, а на Гудзоне ядерный авианосец, сопровождаемый флотилией тягачей и прогулочных катеров, направлялся к маяку Эмброуза; сложенные крылья самолетов на взлетно-посадочной палубе блестели на солнце, будто растянутые мехи аккордеона.