|
асфальт, обливаясь потом и слезами: кроме меня. Когда-то в детстве, услышав относительно себя клич французской революции «Аристократов на фонарь!», приставал я к бабушке с дознанием: какие они были, настоящие аристократы? Узнав, что народец был довольно ветреный, беспечный и ничего всерьез не принимавший, я принялся культивировать соответствующее мироотношение, в чем, думаю, немало преуспел. Мол, жизнь копейка, судьба индейка, и все заботы следует насмешливо презирать. Но в этой парной духоте перипетии охоты на лисиц никак не могли меня отвлечь. Чувство тревоги нарастало. Далеко сзади стрекотал кинопроектор, луч рассекал ночь, и светлячки, в него влетая, гасли, смешиваясь с толчеей бабочек и мотыльков, а экран то и дело пересекали черные молнии летучих мышей. После сеанса ему тоже стало мрачно. В этом состоянии нас и закадрили в темной по-бунински аллее. - Гуляем, мальчики? - Гуляем. - Мы тоже. Погуляем вместе? 170 Пара крашеных блондонок - таких плейбои этой страны называют «среднерусскими коротконогими». Мы не были плейбоями. И мы переглянулись. И спросили: - А куда? - А куда все. На лежаки... * Чернота перед нами с грохотом обрушивалась, после чего утробно рокотала, укатывая камни. Как будто строила и разрушала нечто, грозя похоронить нас под руинами. - Ой, - оторвалась она от моих губ, - я уже вся мокрая… Я вскочил на гальку и взялся за дощатое изголовье. Тяжесть с телом непросто было сдвинуть. - Ты чего? - Так... лежак отодвинуть? Снисходительно фыркнула. - Я не в том смысле! Иди сюда... Коленями я опустился на лежак, и взят был за запястье жесткими пальцами ткачихи. Они с подругой приехали из города Иваново, где, кроме прочих, еще и дефицит мужчин, что я, к заветному месту притянутый, можно сказать, насильно, прочувствовал собственноручно. - Понял? Ну... ну? Да ты не стаскивай, - спуская с плеч бретельки купальника, - закрытый... Просто оттяни… Непрерывный стон, низкий, грудной, глубокий, рвался из нее, пока я вплывал - с чувством, что на спину сейчас мне рухнет стена камней. На Эльзу было непохоже, но тоже хорошо. Боже, что мне предстоит? Выходит, уникальна 171 каждая, но ведь их столько в мире… Подсунув по кулаку себе под ягодицы, она взвела колени – движением отработанным, как на утренней гимнастике. Ноги остались на весу. На ней были туфли, лаковость которых я ощущал локтями. Вечерние. На «шпильках». - Хорошш-шо, - вразбивку выдыхала. - Хорошш-шо... И я наяривал: под изморось и запах сероводорода. Под ритмичный камнепад. Просто и жестко. Пытаясь — 81 —
|