|
порогов. Какой вопрос, было понятно, и в этой нервной, плотной, потной, апоплексической атмосфере меня охватила паника: а конкурентно ли я способен? Одиночка? Столичные отцы олицетворяли всю мощь сверхдержавы. Разве им, правящим, откажут, разве их отпрысков провалят на экзаменах? Не говоря о том, что, конечно же, заранее готовили, отдавая в спецшколы, нанимая репетиторов на уровне кандидатов наук… Нет. Провалят – меня. Сделают все, чтоб провалить. Несмотря на мою Серебряную. Делая вид, что изучаю доску приказов, с бессильным презрением взглядывал я на отцов; но пожилые глаза в прожилках, мутные от духоты, смотрели сквозь меня, будто меня и не было. Впрочем, друг на друга тоже так смотрели. Солидарности здесь не было: каждый унижался за свое чадо. Но была атмосфера взаимной неловкости, поскольку, конечно, сознавали - неглупые ведь люди… Я повернулся и, треща паркетом, пошел этим тесным коридором – после коленца он, правда, расширялся, но 35 был заставлен там шкафами - обратно на черную гулкую лестницу, где меня встретили вопросом: - Булгакова читал? Вот в чем различие меж нами: Москва, она сразу тютоирует. И я, скорее, за. Но это самоуверенное чадо с сигаретой мне не понравилось, и я уточнил: - Сергея Николаича? - Какого Николаича? – оторопел он. - Мужик, я про «Мастера и Маргариту»! В седьмом номере «Москвы»? У них тут рождался новый кумир, и я, незадолго до отъезда просидевший вечер с этим свежим, но уже зачитанным номером в Публичке, бросил сухо: - Предпочитаю Платонова. Вслед донеслось что-то о понаехавших невеждах… Дебютировать, что ли, мордобоем? На втором этаже открыл дверь «М». В сортире было солнечно и сухо. Я заперся в дальней кабинке, взошел на толчок, поставил ноги в следы отметившегося здесь Снежного Человека, расстегнулся, присел на корточки – в соответствии с устройством факультетского сортира, - и неприятно обнаружил, что меня слабит. Страх... Поставил я себе диагноз. Неужели вот на этом месте суждено потерпеть мне поражение? И что тогда? Возвращение в Л- д. Призывной участок. Парикмахерская, где я склоню перед порядком этим голову, которую с садистским наслаждением обреют наголо – причем, машинка будет заедать… Два года! Три, если попаду на некогда любимый 36 флот. Вместо лекций – казарма, плац, побудки, ночные тревоги, учения… упаси Господь! Чтобы забыть о бездне, над которой висит моя юная жизнь, перенес внимание на стены. В отличие от примитивных сортиров моего недавнего, но прошлого, школьных, бассейно-стадионных и просто уличных, этот — 17 —
|